поняла, что унижения, оскорбления, битьё и, проще говоря, нелюбовь в воспитании не работает?! Или, что ещё страшнее, преподносить такое отношение в качестве родительской любви, чтобы дочь или сын вскормились идеей: мать наорала (избила, пристыдила, унизила), потому что любит, и вообще ребёнок виноват и заслужил такое отношение. Все это не из-за любви, а от ее отсутствия! Когда родитель бьёт или позорит ребёнка, он в этот момент любит только себя, но не свое дитя. Мне ведь больнее от того, что ее гадкое отношение выдавали за любовь. А все просто: где бьют и унижают – не любят. Я же вскормилась идеей, что любовь и боль единые понятия. Я и искала потом такую «любовь» и нашла в твоём отце…

Насилие порождает только насилие! Самое печальное, Юлианна, она этого никогда не поймет. А я, даже понимая, что она сама в прошлом изнасилованный ребёнок и любить здоровой любовью не умеет, всю жизнь надеюсь и, по-моему, до сих пор жду от нее извинений. Хотя бы коротенького, но искреннего «прости». Или частенько мечтаю и жду, как она, опустив голову, подходит и тихо-тихо говорит:

«Ты ни в чем не виновата.

Эгоисткой всегда была я. Внутри меня ледяная пустошь, я даже не испытывала жалость, когда била тебя, потому что не умею. Но я никогда бы не отдала тебя в детдом, ведь я помню, как там ужасно. Не знаю, зачем говорила тебе эти гадости…

Это я с дефектом, потому что любить не умею, ведь меня никогда не любили.

Ты мне ничего не должна, и я очень сожалею, что причиняла тебе боль. С тобой нельзя было так поступать. Ни один ребёнок, да и, наверное, взрослый, если он не последний негодяй, ни за что не заслуживает такого. Прости меня».

И, знаешь, Юлианна, я бы простила. Простила и, наконец, пошла бы своей дорогой.

И я не претендую на любовь, которая не зародилась в ней изначально, но всего лишь эти невысказанные материнские слова осчастливили бы меня.

От этого заветного желания невозможно отказаться, и пусть я сто раз понимаю, что в голове с ее мышлением просто-напросто не родятся такие слова, как из пенька не вырастет дерево. Ведь если бы она могла так анализировать и понимать себя, она не была бы тираном!

Нужно уходить. Не ждать того, кто не придёт и не просить того, кому дать нечего (честно говоря, не понимаю, кого я сейчас больше пытаюсь в этом убедить – тебя или себя).

Беги, Юлианна, и не возвращайся. Мир на самом деле добр и не опасен. Тебя будут любить. Ты этого заслуживаешь, как никто. Я знаю.

Люблю тебя. Твоя мама.

Юля все глядела, не моргая, на послание из прошлого. Тут буквы слились в мутную сине-фиолетовую кляксу: слезы залили глаза. Юля аккуратно сложила письмо. Она обязательно его сохранит и будет часто перечитывать мамины теплые слова о ней. А, может, даже перепишет на отдельные листочки и обклеит ими весь письменный стол. И, глядя на них, каждый раз будет напоминать себе, что она желанная дочь любящей матери.

Сколько боли таилось в маминых письмах! Так эмоционально мама писала, казалось, будто она сейчас спустилась с неба и делилась своими мыслями с выросшей дочерью! Юле так захотелось поплакаться невидимой маме прямо сейчас!

Она огляделась, и неожиданно поймала ощущение, что она здесь явно лишняя. Действительно, ей скоро семнадцать, давно пора отсюда уходить. Но куда?

Из друзей у нее есть только Лёша с большими ушами, который в отцы годится! А впрочем, ей скоро поступать в вуз, и она точно найдет свою стаю.

Юля встала с пола и медленно расхаживала по комнате. Вдруг ей захотелось лечь прямо на стол, что стоял перед окном. Она улеглась на него, прижимая фотографию мамы, ее письмо к груди и закрыла глаза.

Через несколько минут Юля почувствовала, как легкий сквозняк щекочет уши: она опять внезапно расплакалась. Открыла глаза и поглядела в окно.

Сегодня стояла хорошая погода. Облака плавно плыли по небу. Интересно, каково это, лежать на них? …

10 глава

– Юля! Юля! Что с тобой?!

Юля подскочила так быстро, что чуть не упала от головокружения, но успела ухватиться за край стола.

Перед ней стоял дедушка в верхней одежде (он вернулся из магазина) и трясся от ужаса, словно привидение увидел.

– Ты чего кричишь? – тревожно, со злостью спросила Юля.

– Ты зачем там легла?

– Захотелось! Или надо было тебя с бабулей спросить?!

Дедушка жертвенно опустил голову и тихо пробубнил:

– Ты так больше не делай, пожалуйста… А то я подумал… Вспомнил…

– Что вспомнил? О чем подумал?

Дедушка махнул рукой и медленно пошёл на кухню.

Юля опрометью кинулась за ним.

– Нет уж! Говори! Пока не объяснишь, что все это значит, я не отстану!

Она положила фотографию мамы на стол. Дедушка попятился от нее, словно от трупа. Юлю начало это раздражать. Она почувствовала, как Аня-сталкер просыпается в ней, и уже хотела было схватить деда за грудки и припугнуть. Но, осознав это, спохватилась и сразу успокоилась. Он и так всю жизнь от жёнушки своей терпит. Хотя это не оправдание: он здоровый дядька, мог бы и уйти.

– Я хочу узнать, что на самом деле убило мою мать. И всякие там «таблеток наглоталась», потому что «непутёвая была» не прокатит. Счастливый таблетки не будет пить! – выкрикнула она, срывающимся голосом, и добавила тише: – если под носом месячный младенец!

Дедушка вздрогнул. Что же произошло в то злосчастное шестое апреля?

Дедушка уселся на стул и поглядел в окно.

– Младенец под носом. – Тихо-задумчиво повторил он. – Так и было! Я пришел домой и сразу услышал твой плач. Успел переодеться, а ты все не успокаивалась… я решил заглянуть к Милене и замер от увиденного: она лежала на столе! Как и ты сегодня. Только она уже умерла. А ты, крохотная, заливалась плачем на ее холодной груди. Великое счастье, что не упала! Но она обнимала тебя мертвыми руками…

«… убить и мёрзнуть на его холодной груди, разрываясь от плача…», – мелькнули у Юли в голове обрывки невысказанных мыслей из разговора с Лёшей.

Искать в толпе юношу, отрешённого, немного грустного, одинокого; наконец, найти, улечься на его грудь, слышать, как бьётся сердце и согреваться от этих ударов, но потом убить своим присутствием и рыдать ещё громче, потому что больше не стучит и не греет. Холодно. Очень холодно.

Юля