Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали.

Замызгали на грязных площадях.

Знаменитый философ и публицист Василий Розанов, хоть и отметился в прозе, был не менее красноречив: «Русь слиняла в два дня. самое большее в три. Что же осталось-то? Странным образом, ничего». И обратите внимание: каждый раз, после каждого «конца», как и сейчас, люди в России были убеждены, что именно в их время «конец» уже окончательный. Иначе позволил бы себе разве Иван Бунин сказать о бесконечно дорогом ему Отечестве страшные слова: «И как же надоела миру эта подлая, жадная, нелепая сволочь Русь»?

И что же? Снова выжила Россия. И не только в смысле, что в августе 1991-го советская власть так же, как Русь в 1917-м, «слиняла в два дня, самое большее в три», но и в том, что оставила по себе и гласность, и Федерацию, и Ельцина как гаранта свободы ВЫБОРА, неслыханного за все полутысячелетие русской государственности.

Предотвратить реставрацию национальной диктатуры, однако. не смог и этот «спектакль». Прежде всего, из-за «самой жестокой ошибки Ельцина», как назвал свою книгу Олег Мороз. Снова наследовал реформатору еще один Александр III, идейный преемник Дубельта с его «отеческим правлением», а на этот раз еще и Ильина с его «национальной диктатурой». И достался России новый Цезарь. С настроением «третьего конца» в придачу.

Прежде чем проститься, я хотел бы, чтобы читатель не упустил из виду важное: после каждого из перечисленных «концов» Россия вставала со смертного своего ложа все ближе к свободе выбора. А в остальном решать читателю: я ли прав в ответе на вынесенный в заголовок вопрос или Радзиховский? Или, быть может, Фурман?

Глава б

«КОНСЕРВАТИВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»?

Получил я неожиданно сильную поддержку с двух прямо противоположных сторон. Оказалось, что так же, как и я (в смысле, что постпутинская Россия ничего общего не будет иметь с нынешней, цезаристской), считают еще два серьезных мыслителя. Я имею в виду, с одной стороны, крупнейшего из британских историков современной России Бобо Ло («Russia and the World Disorder», 2015) и, с другой, уже известного нам Александра Дугина, самого продвинутого из идеологов Русской идеи («Автономность интеллектуалов» /dynacon.ru / content/ articles/ 6349). То, что их суждения о будущем России полярны, само собой разумеется.

Бобо Ло  Ален де Бенуа

Концепция м-ра Ло слишком, на мой вкус, рационалистична, несмотря на то, что из известных мне иностранных авторов он единственный, кто говорит о серьезном влиянии на Путина традиционных идей (слишком многие склоняются к несколько вульгарному постулату Карен Давиша «Путин вор») и даже

о прямой его ссылке на идеи Ивана Ильина и Константина Леонтьева. М-р Ло исходит из того, что как только «Россия окажется способной определиться как современная держава (тойегп роууег), она еще может стать одним из сильных игроков в мировой политике XXI века». Иначе говоря, Россию он не хоронит.

Конечно, за этим следует обязательная оговорка, что переформированную, немодернизированную ожидает ее судьба Испании, великой державы XVI века, умудрившейся на протяжении одного столетия превратиться в европейское захолустье (backwater). Захочет такого исхода тщеславная русская элита? М-р Ло в это не верит. И история на его стороне. Короче, хотя детали его концепции (в которых нам придется разбираться в следующих главах) и сложны, сама концепция проста: чтобы вернуться в семью европейских народов, от России требуется «всего лишь» избавиться от цезаризма (со всем вытекающим из него мракобесием), стать modern power. То бишь он связывает возрождение России, как мы увидим, с «новой либеральной волной».

С Дугиным сложнее. Тут с первого же слова все неясно и тягомотно. Он, как мы уже знаем (см. Приложение к третьей книге «Янов vs Дугин»), поборник Традиции с большой буквы. Но что такое Традиция? Для его наставника, лидера европейских «новых правых» Алена де Бенуа, Традиция означает поворот истории вспять, откат к Средневековью — к сословной Европе, ко временам до эпохи Просвещения и буржуазных революций. Но для Дугина это — возвращение к европейскому изгою, фундаменталистской Московии XVII века, родине «Русского бога» и Третьего Рима.

Самого выдающегося из его предшественников, Константина Леонтьева, это, может, и не смутило бы, хоть он и находил в Московии лишь «бесцветность и пустоту». Но православный изоляционист, «византиец» Леонтьев не мечтал о Евро-Российской империи. А Дугин вслед за Аленом де Бенуа мечтает. Только никак не вяжется изоляционистская Московия с Евро-Российской империей.

Иначе говоря, уже с первого, основного понятия собственной реваншистской идеологии Дугин оказывается перед неразрешимой проблемой. Но это лишь начало его трудностей.

Метаполитика

«Метаполитика — это правая контргегемония, антикапитализм с позиций Традиции». Вы что-нибудь поняли, читатель? И не должны были. Не для нас, профанов, этот птичий язык предназначен. На нем говорят единомышленники Дугина, европейские «новые правые». Но если мы хотим разобраться в его концепции постпутинской России, придется осваивать. Правда, введение к этой мудреной лингвистике довольно сложно.

Выглядит оно так. Идейная нищета побудила «новых правых» поступиться принципами и пойти на поклон к своим заклятым антагонистам, европейским же «новым левым». Извиняет их лишь одно: враг у них общий — капитализм. Так вот у «новых левых» единомышленники Дугина позаимствовали учение их современного кумира Антонио Грамши.

Об этом еретике марксизма 1930-х мы уже подробно говорили (см. главу «Лексикон Русской идеи» в первой книге). В противоположность Марксу, как решающую силу антибуржуазной революции он выдвинул на первый план ИДЕИ (и соответственно, их носителей, интеллектуалов). «Суверенный интеллектуал», по Грамши, совершенно независимо от марксистского «базиса», может организовать массы для революции, используя ситуацию и ошибки власти, как сделал в России Ленин, а в Италии Муссолини (в прошлом Грамши был генсеком итальянской компартии).

И если верить Грамши, то судьба революции в руках «суверенного интеллектуала». Он может заключить «исторический пакт» как с буржуазией, так и с пролетариатом. В первом случае пакт называется «гегемонией», во втором-«контргегемонией». Иными словами, «метаполитика есть выбор суверенного интеллектуала, идущего на опережение экономико-политических процессов».

Де Бенуа, а за ним и Дугин называют это «правым грамшизмом». В самом деле, коли так уж суверенны эти интеллектуалы, то почему бы им не заключить «исторический пакт» против капитализма не с пролетариатом, на который все еще надеются «новые левые», а с Традицией? Теперь понятно, что такое метаполитика?

Хайдеггер

«Недавно я прочитал, — делится с нами Дугин, — “Черные тетради” Хайдеггера, опубликованные только этой весной, и