быстро связаться с министерством в Петербурге из‐за того, что в Ташкенте в то время еще не было телеграфа, – во всяком случае, личинки гусениц в свое время вылупились из яиц, и в ящиках все ожило и зашевелилось. Когда наконец из Петербурга пришел приказ отменить запрет на вывоз, ящики, распространявшие чудовищное зловоние, уже были сожжены по распоряжению генерал-губернатора.

Так бесславно, из‐за идиотских русских бюрократических процедур, закончилось смелое и полезное начинание, обернувшись тяжелейшими финансовыми потерями для отцовской фирмы. Ведь российское правительство даже не подумало о том, чтобы возместить ей убытки, причиной которых стала вопиющая некомпетентность его ташкентского представителя.

Ко всем прочим злоключениям на обратном пути, в киргизской степи, караван подвергся нападению бандитствующих кочевников, и в бою погиб один из членов экспедиции. И какими бы тяжелыми ни были материальные потери – отец принял их со спокойной душой, но трагическую смерть одного из своих служащих он до конца жизни не мог себе простить134.

Единственным положительным результатом этой экспедиции были подарки азиатских владык, которые синьор Адамоли в силу sacro egoismo italiano135 счел своей личной неделимой собственностью и увез с собой на родину136. Для нас, детей, стало незабываемым событием – разглядывать эти сокровища Востока: шелковые наряды, драгоценное оружие, богатые седла, украшенные бирюзой башмаки с высокими каблуками и многое другое.

Подъем экономической жизни в 60‐е годы обусловил необходимость создания частных акционерных банков. Отцовская фирма дважды принимала в этом участие: при создании Московского учетного банка137 и Русского для внешней торговли банка в Петербурге138.

Тем временем отец все лучше понимал, что будущее в России принадлежит промышленности. Поскольку он уже приобрел большой опыт в этой области в связи с сахарным бизнесом, для его торгового дома сам по себе (в продолжение табачной торговли в Петербурге) напрашивался вопрос о приобретении табачных фабрик «Лаферм» в Петербурге и Варшаве, а затем и в Дрездене, а в рамках расширения торговли красителями его московского отделения – о покупке красильни Франца Рабенека в Болшеве под Москвой139.

В работе этих двух предприятий я удостоился чести принимать участие еще при жизни отца. Поэтому ниже я еще раз вернусь к данной теме.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШКОЛЬНАЯ УЧЕБА В ДРЕЗДЕНЕ. 1874–1879

17. Переезд в Дрезден

Хотя отца тянуло в родные места, на Рейн, он все же избрал местом нашего немецкого пристанища Дрезден, потому что его фирма приобрела дрезденскую сигаретную фабрику «Лаферм».

В Москве дела должны были вести мой зять Георг Фосс и кузен Эрнст Шпис140, а отец, следя из Дрездена за ходом событий, намерен был параллельно заняться сигаретной фабрикой.

В Дрездене мы сначала полгода жили в отеле «Бельвю», где появился на свет мой младший брат Рудольф141, затем один год на улице Бюргервизе, № 18. И лишь потом папа купил дом на Гёте-штрассе, № 4 (ныне № 7), ставший нам второй родиной, и, кажется, в 1881 году прекрасную усадьбу в Вахвице на Эльбе.

Дом на Гёте-штрассе располагался в так называемом «английском квартале», который возник в 60‐е и 70‐е годы и тогда был границей города. Сегодня он находится почти в самом центре.

Проектировала его одна русская дама, и он представлял собой дикую смесь всех возможных стилей: впереди, на втором этаже, была лоджия с мощными колоннами коринфского ордера, а со стороны сада неуместная башенка в готическом стиле. Недоумение вызывало и расположение комнат: по замыслу русской все жилые помещения, за исключением столовой, находились на втором этаже, в том числе танцевальный зал. Родители не знали, что с ним делать, и в конце концов устроили в нем свою спальню.

Усадьба в Вахвице была одной из самых красивых в окрестностях Дрездена. Как и большинство подобных владений, по своему характеру выходящих за рамки буржуазной архитектуры, она сменила много хозяев. Построенная в конце XVIII века саксонским принцем Ксавером142, она в середине следующего столетия оказалась во владении замечательного дрезденца, известного филантропа Гюнца143, у наследников которого мой отец ее и выкупил144.

Поместье площадью с десяток гектаров представляет собой плато на горном склоне с прекрасным парком, садом и виноградником. Помимо обыкновенных теплиц, Гюнц устроил специальную оранжерею для ананасов, от которой очень скоро, еще в 80‐е годы, вынужден был отказаться по причине ее нерентабельности. Та же участь постигла и виноградник. Виноделие в окрестностях Дрездена, судя по всему, было выгодно лишь до принятия в Германии закона об охране товарных знаков. В те времена находившийся в Дрездене завод шампанских вин еще мог предложить саксонским виноградарям вполне приличные цены, поскольку из кислого вина делал прекрасное «настоящее французское шампанское».

Когда отец покупал Вахвиц, там уже производилось вахвицкое натуральное вино. Но поскольку спрос на него по понятным причинам оставлял желать лучшего, злополучный виноградник выкорчевали и на его месте насадили фруктовые деревья.

Сама вилла, выстроенная в стиле ампир и внешне напоминавшая замок, отличалась приятными, спокойными формами. Из окон и с балкона, а также с длинной террасы на склоне холма открывался на редкость красивый вид на город, Эльбу, Эрцгебирге и острые песчаные скалы Саксонской Швейцарии.

18. В гимназии Витцтума

На предварительном экзамене в гимназии Витцтума145 в июне 1874 года я показал такие слабые знания в немецком и латыни, что надежды мои быть принятым в пятый класс рухнули. Не помогли мне и мои более основательные знания по другим предметам, в том числе по русскому языку и основам славянского (церковнославянского, из которого сформировались связанные с византийской культурой славянские языки, то есть русский, украинский, болгарский и сербский). Мне пришлось все лето 1874 года брать частные уроки, чтобы к Михайлову дню быть принятым в третий класс (учебный год начинался после Пасхи), в то время как моего одаренного – и к тому же не пострадавшего от русских школьных экспериментов – брата Вильгельма приняли в шестой класс, хотя он был на три года младше меня.

Впрочем, пятый класс почти в тринадцатилетнем возрасте явно пошел мне на пользу. В отличие от России, в дрезденской гимназии никто не переоценивал моей способности восприятия и не требовал от меня каких-то феноменальных успехов; к тому же методы обучения были там более эффективными. Одним словом, у меня было такое ощущение, будто у меня сняли с глаз повязку, я легко, играючи усваивал любой материал. Я с благодарностью и любовью вспоминаю