заданием, направив все усилия на поиски доказательств существования Бога, то есть писал о том, что не имеет никакого отношения к заданной теме.

В результате мне пришлось написать еще одно сочинение.

Этот доктор Буддензиг был замечательным педагогом. Поскольку он в свое время служил домашним учителем в семье прусского посла в Лондоне, графа Бернсторфа150, он обладал более широким кругозором, чем его коллеги.

Помню, однажды я поверг его в изумление. Как я уже говорил выше, мои приступы лени начались в пятом классе. Свою неподготовленность к уроку и невыполненные задания я отчаянно старался объяснить все новыми обстоятельствами, якобы помешавшими мне сделать это. И когда я в очередной раз принялся морочить ему голову, он удивленно посмотрел на меня и произнес следующий знаменательный монолог: «То, что все сказанное тобой – не что иное, как отговорка, мне понятно. Но меня поражает оригинальность этой версии. За свою многолетнюю практику я слышал столько отговорок, что удивить меня трудно, но такого изощренного вранья мне слышать еще не доводилось! За твою неистощимую фантазию я на этот раз прощаю тебе твою лень».

Кажется, мы с ним остались чрезвычайно довольны друг другом.

У нас были хорошие учителя истории: в младших классах доктор Мюллер, в старших профессор Дистель. Они прекрасно умели доступно объяснять сложные исторические процессы.

Географии нас учил доктор Эберт. У него была кличка Паппих151, не знаю почему. Главная особенность его методики заключалась в том, что он мертвые цифры «оживлял» понятными для нас примерами. Например, нам надо было запомнить, что численность населения Толедо составляет десять тысяч человек, а это число нам ни о чем не говорило, тем более что Толедо, столица древнего вестготского королевства, представлялось нам чем-то гораздо более внушительным. Но благодаря пояснению доктора Эберта, что это число равняется числу жителей хорошо известной нам Пирны152, мы быстро корректировали свое представление о сегодняшнем Толедо и его утраченном былом величии.

Большим оригиналом и превосходным учителем был классный наставник пятого класса профессор доктор Янковиус. Его нескладное тело – у него был небольшой горб и приподнятое правое плечо, отчего он обычно держал левую руку за спиной, – венчала классическая римская голова, украшенная к тому же ярким римским носом. Поскольку он любил на уроках грамматики произносить имя Гайус, мы за глаза называли его Гайус Янковиус Носус, но чаще просто – Янке.

Я никогда не забуду, как мы под руководством нашего славного Янке, с которым мы читали Цицерона и Ксенофонта, упражнялись в латинском синтаксисе, особенно когда он учил нас спряжению латинского глагола «быть убежденным».

Сопровождая слова уморительными движениями правой руки, выделяя голосом отдельные слоги и постепенно повышая тональность, он вдалбливал нам:

Mihi persuasum est

Tibi persuasum est

Gajo persuasum est

Nobis persuasum est

Vobis persuasum est

Romanis persuasum est153.

У Янковиуса не было жены, но было большое сердце.

Нам, гимназистам, разрешалось посещать кондитерские только в сопровождении родителей или родственников. В витрине одной маленькой кондитерской на Фердинанд-штрассе, которая давно превратилась в кофейню, я однажды увидел роскошные шоколадные пирожные «голова мавра». А я обожал эти пирожные.

Недолго думая, я вошел в кондитерскую, чтобы купить пирожное, и с ужасом увидел профессора. Тот с удивлением воззрился на меня. Я, быстро оправившись от растерянности, принялся беззастенчиво врать ему, что увидел его в окно и, уповая на его доброту, решился переступить порог кондитерской в надежде, что он позволит мне купить вожделенное пирожное.

Добрая душа! Он сам купил мне целых два пирожных и посмотрел на меня при этом приветливо-лукавым взглядом.

Еще большим оригиналом и добряком был профессор Полле, классный наставник второго класса. Мы называли его Поллуксом154, потому что он, как рысь, чуял безобразия, например шпаргалку или учебник на коленях под партой, и незаметно подкрадывался к «злоумышленнику». У него, всегда (из соображений экономии) одетого в серо-коричневую мантию, была голова пророка.

Это был self-made man155. Он не скрывал, что до двадцати пяти лет зарабатывал себе на жизнь, работая официантом. Обнаружив на одном из столиков кофейни, где он обслуживал студентов, перевод «Илиады» Гомера, он с жадностью прочел его и твердо решил стать филологом, чтобы читать древних авторов в оригинале! Еще будучи официантом, он сдал вступительный экзамен и благодаря своим скромным сбережениям начал учебу в университете.

Это тоже было характерной чертой нашей «аристократической» гимназии, что мы, несмотря на все «странности» профессора Полле, относились к нему с глубоким уважением, хотя и скрывали свои чувства за обычными мальчишескими проказами.

Одна из его странностей заключалась в том, что он любил называть себя философом и часто предавался пространным рассуждениям о понятиях, не имеющих отношения к учебному материалу (например, «Одиссее» Гомера). Так, он однажды сделал предметом дискуссии понятие «пиетет».

– По отношении к кому человек испытывает пиетет? – вопрошал он.

Встало чуть ли не полкласса, чтобы ответить на поставленный вопрос:

– По отношению к родителям.

– Хорошо. Очень хорошо, – откликнулся он. – А еще?

Все дружно молчали, прекрасно зная, какой ответ он хотел услышать. Он повторил вопрос.

Упорное молчание.

На лице нашего доброго Полле раздражение и разочарование. Случайно остановившись рядом со мной, он сердито восклицает:

– По отношению к кому еще должны испытывать пиетет хотя бы гимназисты?

Ледяное молчание.

– Тогда я сам вам скажу: по отношению к учителям! К учителям!

Гробовое молчание.

– Нет, это невозможно! – вдруг пробормотал я себе под нос, имея в виду сложившуюся ситуацию.

– Что? – воскликнул он. – Шпис, вы говорите, что это невозможно? Да, вы правы: пиетета, который вы должны испытывать, больше не существует. Но я рад, что вы в этом открыто признаетесь!

Он и в самом деле был этому рад. Таков уж был наш Полле.

Говоря о наших замечательных педагогах, не могу не упомянуть также профессора Майхофа, моего будущего зятя, и профессора Флекайзена.

Профессор Майхоф, известный как исследователь Плиния, позже стал ректором гимназии им. Св. Николая в Лейпциге156. Я узнал его, когда он замещал заболевшего профессора Полле. В гимназии все единогласно считали его самым выдающимся и уважаемым из наших учителей. Причина этого не в последнюю очередь заключалась в том, что благородство взглядов сочеталось у него с обходительностью. Майхоф был истинным джентльменом. Мне кажется, он был единственным среди наших учителей, носившим в то трезвое унылое время манжеты, причем даже пришитые к нарукавникам.

На такие мелочи молодежь обращает больше внимания, чем может показаться.

Большинство наших учителей отличались