бы живо ни интересовался мой отец общественной жизнью, он все же никогда не принимал в ней активного участия. В Дрездене он вел довольно уединенный образ жизни. Я и там помню его не иначе как за письменным столом или за книгой. Ему была абсолютно чужда чисто немецкая страсть к разного рода союзам, объединениям и клубам, хотя он, конечно же, состоял членом того или иного клуба, служившего общественному благу или образованию, но постоянное сидение в пивных, где проходили их собрания, было не для него.

Его жизнь была посвящена нашему – довольно суровому – воспитанию. За столом у нас не допускалась пустая болтовня; мы были приучены помалкивать, если не имели сказать что-нибудь заслуживающее внимания. Предметом застольной беседы – как правило, сдержанной и немногословной – служили темы, которые обычно предлагали он и Юлия. Так, личным примером, он последовательно приучал нас к серьезному взгляду на жизнь, к верности долгу, терпимости к другим и строгости к себе, к критическому мышлению, развивал в нас чувство собственного достоинства.

Огромную поддержку в этом ему оказывала моя старшая сестра Юлия, которой мы, младшие братья и сестры, обязаны очень многим. Эта умная, жизнерадостная, интеллигентная и одаренная девушка, соединившая в себе доброту матери с глубиной характера отца, мамину музыкальность и художественные задатки дедушки с папиным умом, взяла воспитание младших братьев и сестер в свои руки. Она сумела привить нам любовь к идеалам, к добру и к прекрасному и по мере наших природных возможностей развить в нас музыкальные способности, а также вкус к искусству. Чего стоили одни только посещения Дрезденской картинной галереи, оказавшие на наши юные души благотворнейшее влияние!

Я никогда не забуду золотые гимназические годы в Дрездене, где испытал благодатное влияние этих удивительных людей.

21. Круг общения родителей

Круг общения родителей ограничивался главным образом несколькими семьями, с которыми нас чаще всего знакомила Юлия: знаток и любитель искусства профессор Альфред Хаушильд (и его жена); архитектор Манфред Земпер (и его жена), руководивший тогда строительством нового придворного театра по проекту своего великого отца Готтфрида Земпера; директор Зоологического музея надворный советник Майер (и его красавица-жена из бедной семьи); необыкновенно добродушный адвокат, надворный советник Лески, саксонец до мозга кости, старый холостяк, фигура известная чуть ли не каждому жителю тогда еще довольно маленького Дрездена175.

Следует также упомянуть о нескольких вернувшихся из России семьях, прежде всего о семье Йенни швейцарского происхождения, многие поколения которой жили на юге России. Фридрих Йенни, с которым отец, как я уже говорил выше, имел деловые контакты в рамках сахарного бизнеса, был одной из самых ярких личностей, которые я встречал в своей жизни, – коммерсант, настоящий вельможа и воплощение ума и доброты.

Временами в нашем доме бывали и знаменитости, например Клара Шуман176, которая, останавливаясь у нас во время своих гастролей в Москве, подружилась с моей сестрой Юлией и матушкой, и талантливая певица Эрмина Шпис177, известная своим прекрасным голосом, с которой нас, как выяснилось, связывали родственные узы, уходящие на двести лет назад.

22. Дом Везендонков

Со старым Везендонком178, которого он знал еще с эльберфельдской школьной скамьи и который в начале 70‐х годов вернулся со своей семьей из Цюриха в Дрезден, отец встречался редко. Слишком разными были моя любимая матушка и его красивая высокообразованная жена Матильда179. Юлия же была частым гостем в доме Везендонков.

Благодаря тому обстоятельству, что младший сын Везендонка Ганс был моим гимназическим товарищем, хотя мы и учились в разных классах, я тоже нередко бывал в их доме на пересечении Винер-штрассе и Гёте-штрассе, напоминавшем художественный салон, и каждый раз чувствовал себя немного скованным из‐за царившей там торжественной атмосферы. В стенах этого дома витали воспоминания, связанные с великим Вагнером, вселявшие в меня благоговение.

Я как сегодня вижу прекрасную, аристократичную фрау Везендонк, величественно восседающую в своей элегантной гостиной и благосклонно принимающую наше расшаркивание. Даже королевы, которых мне доводилось видеть позже, не производили на меня такого сильного впечатления, как эта Изольда Рихарда Вагнера180.

23. Липман

В нашем доме все было не так торжественно. К тому же у нас был друг, которому мы обязаны многими минутами веселья, – Липман, наш привратник и истопник, который выполнял разные мамины поручения и жил в садовом флигельке.

Этот маленький человечек (в прошлом ткач) с тонкими чертами лица, поступая на службу к моим родителям, уже был вдовцом и имел многочисленное потомство. Он говорил на классическом саксонском диалекте, а орфографические трудности, с которыми он сталкивался в письменной речи, пытался преодолеть посредством фонетики. Это приводило к презабавнейшим казусам. Однажды в книге домашних расходов он в течение нескольких дней сделал две записи о покупке Korxen. Мама, отличавшаяся педантизмом, увидев эти записи, выразила удивление и сказала, что насколько она помнит, огурцы181 за эти дни покупали только один раз. «Видите ли, госпожа советница, – ответил Липман, – первый раз это были Korxen, которые едят, а второй раз – которыми затыкают бутылки»182.

Как-то раз Липман услышал, как мама говорит моему младшему брату Рудольфу, милому и славному, но шкодливому мальчишке, что он enfant terrible183. Через какое-то время Липман, доморощенный философ и мыслитель, поделился со мной своим возмущением: «Знаешь, твоя матушка, конечно, женщина умная и образованная, но обзывать Рудольфа infamten Rüpel184 – это уж совсем никуда не годится».

Несмотря на многочисленность своего потомства – а может, как раз благодаря ему – Липман в один прекрасный день решил еще раз связать себя узами брака и возвестил нашей матушке, что нашел «хорошую женщину», и к тому же с приданым, и что она готова поселиться у него на пару недель. Так сказать, «на испытательный срок».

Мама сначала была потрясена этим аморальным планом. Но Липман заявил, что сначала надо присмотреться к невесте, чтобы потом не кусать локти, и мама, рассудив, что жить «молодожены» все равно будут в садовом флигеле и дети ничего не увидят, в конце концов согласилась.

Как бы не так! Мы видели торжественный въезд этой миловидной, уже немолодой особы в кокетливой шляпке со своими ящиками и сундуками в садовый флигель. В соответствии с тогдашней модой зад ее был увенчан огромным турнюром, покачивавшимся при каждом шаге, как горб верблюда.

Впрочем, это было наше первое и последнее свидание с фрау Липман.

Через некоторое время матушка спросила бравого «жениха», когда же состоится