и окрылила моё сердце». Но жаль, что я не умею летать по-настоящему. Тогда я бы взлетел и полетел следом, а Роза бы увидела меня, улыбнулась и повеселела. Но такого не произошло, и я отпустил её, отпустил навстречу неизведанному будущему, по ту сторону уходящего в туман каменного моста…

В школу я вернулся около часа ночи. Не успели закрыться за мной железные ворота, как ко мне подошёл биолог и спросил, как всё прошло. Я сказал, что Роза села в поезд и благополучно отчалила. Он знал, что мне грустно и приободрил меня, сказав, что мы с Розой ещё встретимся. Я ему верил. Жизнь – странная штука.

Мы пошли к школе. У меня уже был план, а точнее всю ночь пить, но биолог уговорил меня немного поспать. Думаю, что Роза не хотела бы, чтобы из-за неё я убивал себя, поэтому я согласился. Я и правда, вымотался.

Не успели мы обогнуть волейбольное поле, как вдруг зазвучала сирена. Она бешено громко выла, словно измученный пёс. Мы переглянулись. Постепенно начал зажигаться свет в окнах. Люди просыпались, выглядывали и не понимали, что происходит. Чик! Вот и в нашей комнате включился свет. На балкон вынырнул Джакр и сонно оглядывался в поисках причины сирены, видимо нас.

Мы поняли, что это конец. Я не был готов к этому, так как никто, кроме нас шестерых не знал о нашем плане. Но когда к нам навстречу быстрым шагом направлялись двое и когда я увидел лицо второго человека, то моё доверие к людям рухнуло мгновенно. Всё, что я знал о людях, было ложью. Они корыстные, беспринципные и мстительные. Я всё же надеялся, что человек с раненой душой ещё способен на сочувствие, на доброту и поддержку. Я способен, хотя моих ран в душе хватит на несколько зеркал. Да к почему же вы не можете остаться людьми, в конце концов?!

Вместе с мисс Эллингтон шагала Мишель. Именно ей я рассказал в столовой о нашем плане и именно она сдала нас. Я вновь почувствовал вкус предательства. Горький вкус.

–Как ты могла, Мишель? – только и смог выговорить я.

Она молчала. Было ли ей жаль? Не знаю.

Мистер Уэллис начал что-то доказывать мисс Эллингтон, но я его не слушал. Я смотрел в глаза Мишель и пытался найти ответ, почему она сделала это. Была ли это обида или месть, или женская глупость. Мишель потупила глаза, ответа я так и не нашёл.

На следующий день, в воскресенье, был педсовет. Я долго сидел около учительской и ждал вердикта. Джакр хотел навязаться со мной, но я сказал ему, что хочу пройти это один. Через час я узнал, что мистер Уэллис уходит. Я ворвался в его комнату и просил его не уходить. Было глупо и наивно просить его о том, что уже решено. Биолог покачал головой. Он уже успел собраться. Учебники, одежда, какие-то фотографии. Я спросил, есть ли у него семья. На самом деле у него нет семьи. Его родители умерли, а сестру он не видел четыре года. Она живёт в Аризоне со своим мужем и уже давно разорвала связь с ним.

–И куда же вы пойдёте?

–К моей старой университетской подруге, с которой я переписывался все эти семь лет, пока работал здесь.

–Вы её любите?

Он посмеялся.

–Я уже не помню, как любить её, но постараюсь вспомнить, когда вернусь.

Он улыбался доброй улыбкой, только в глазах мелькала грусть.

–Я всегда буду вас помнить, мистер Уэллис, и обязательно вас навещу, и у меня есть ваш номер.

Всё, что я говорил, звучало как-то по-детски, но так оно и было. Мой папа уходит. Как же здесь не всплакнуть скупыми мужскими слезами? Я трепетно обнял его и вскоре махал ему рукой с моего балкона. Он махал мне и Джакру, подъехавшему на балкон. Мне будет его не хватать. За эти выходные я потерял двоих близких мне людей. Мне было грустно, но я знал, что жизнь – та ещё стерва, и что мы обязательно встретимся.

В этот момент к нам в комнату постучали. Мы обернулись. Мы знали, что будет. За счастье приходится платить.

Горькая вода

Пусть говорят мне что угодно, чтобы причинить мне боль. Слишком мало знают они меня, чтобы быть в курсе, что действительно делает мне больно.

Я уже не обращаю внимания на мои синяки. Они просто есть. Почти всегда. Я уже привык к боли. Воскресенье, понедельник, забытая среда или ещё одно воскресенье в прошлом году. И что? Я вновь и вновь глотал обиду и боль, деревенели руки, менялось мнение о мире. Мисс Эллингтон не понять, что её методы не работают, ей не сделать детей лучше, ей не сделать мир лучше. На боль не отвечают улыбкой, на ярость не наводят пистолет. Не понять никому. В этой школе слишком чёрствые, слишком жестокие люди. Хотя странно обобщать, ведь бабочка может жить в тех, кого я не знаю. Но я всё же кое-что понял. Наступив на хвост, жди ответа. Доверие – жуткая вещь. И теперь после всех убивающих меня событий, чтобы заслужить моё доверие, нужно всегда быть откровенно честным и настоящим. Мне надоели фальшивые, эгоистичные люди. К чёрту их! К чёрту этот мир!

Я валялся с бутылкой всё воскресенье и пытался переосмыслить все события. Время каждой секундой давило на мозг, и я осознал, что теперь не будет Розиных объятий и аромата её шелковистых волос, не будет саркастичных шуток биолога и его несокрушимой верности и дружбы. Это осознание далось мне нелегко. Под вечер Джакр отнял у меня бутылку. Я отрубился и проснулся только около четырёх ночи. В голове всё ещё билась одна мысль: «Мой мир убила безумная ядерная бомба, которая разметала всё на куски». У меня остался только Джакр. Он бы сказал что-то в духе: «Слава Богу» или «и на том спасибо»». Чёртов фанатик. Но хотя бы он, хотя бы этот корабль не утонул.

Я вывалился из комнаты, шатаясь так, словно отключили гравитацию и я, как дурак, начал болтаться в воздухе. Я сбежал по лестнице и, добежав до главного корпуса по свежему, напоенному пятничной сыростью воздуху, зашёл на кухню. Там, как всегда, было пусто и сумрачно. Комната освещалась лишь одной лампой, всё остальное растворялось в сумраке. Я полез в дальний ящик и нашёл там коньяк. Взяв стакан, я начал наливать туда алкоголь. Каждую секунду стакан наполнялся жидкостью всё больше и больше,