— Мне этого больше не вынести, — сказал я.

Бен посмотрел на часы.

— Без десяти десять, — сообщил он. — Пора позвонить в школу и сообщить, что мы заблудились.

Но тут дверь распахнулась и в паб вступили капитан Грегори с сержантом Тоузером.

Пятница, 6 июня

Через полчаса я должен буду предстать перед Ящером. Нас разделили, точно арестантов, поместив каждого в отдельный кабинет. Дальнейшая моя судьба мне странно безразлична — я даже думаю, что изгнание из школы, меня, скорее, обрадует. С Беном то же самое: по его словам, чем быстрее он окажется в Париже, тем лучше — он пригласил меня присоединиться к нему. В ужасе пребывает один лишь Питер, — он боится того, что может учинить с ним, в случае его отчисления, отец.

Повезло нам только в одном: Тесс осталась незамеченной. Питер отскочил от нее, едва увидев входящих Тоузера и Грегори (те засекли нас у стойки бара и направились прямо к нам), да кроме того, им и в голову не пришло, что с нами может быть девушка. Настроение у них было поганое. Сент-Эдмундс захватил охраняемый Абби склад с возмутительной легкостью.

Ситуация еще и ухудшилась, когда мы не смогли отыскать ежевичные заросли, в которых спрятали винтовки: Тоузер костерил нас на все корки, пока, наконец, Грегори не попросил его заткнуться.

Только что в дверь просунул рыло Паркер, сказавший, что меня требует Ящер.

Позже. Буду сдержанным. Просто изложу факты и запишу последовательность событий, пока они еще свежи в моей памяти. Я не должен забыть этого, не должен забыть того, что произошло.

Я постучал в дверь и получил разрешение войти. Ящер стоял, скорбно глядя в окно, из трубки его летели искры. Он так и попыхивал ею, пока я торчал у него за спиной, я слышал неприятные хлюпающие звуки, слетавшие с его губ, — примерно такие же издает неисправная газовая горелка.

— У меня для вас дурные новости, Маунтстюарт, — произнес он, по-прежнему глядя в окно. — Однако выгонять вас из школы я не стану — и Липинга со Скабиусом тоже. Мне следовало бы отчислить всю троицу. А выгнать двоих и оставить третьего я не могу.

— Да, сэр.

Меня подмывало произнести что-нибудь дерзкое, наплевательское, кичливо безразличное, — но ничего не шло в голову.

— Дело в том, что дурные новости, которые я обязан вам сообщить не позволяют мне выгнать вас.

Я понял все еще до того, как Ящер прибавил хоть слово.

Он обернулся.

— С сожалением должен сказать вам, что отец ваш сегодня утром скончался.

А следом этот вонючий, ГРЕБАННЫЙ ублюдок высек меня. Двенадцать ударов тростью. Сказал, что до конца триместра мне запрещено покидать территорию школы, и что я должен буду оплатить стоимость потерянной винтовки. Потом распахнул дверь кабинета и вытолкал меня. И ни единого слова сочувствия. Надеюсь, он сдохнет в муках и будет гнить в аду.

Логан Маунтстюарт обосновался в Джизус-Колледже, Оксфорд, в Михайлов триместр 1924 года. Дневник возобновляется уже в следующем триместре, 24 февраля 1925-го. Тем временем, после кончины Франсиса Маунтстюарта его жена, Мерседес, продала дом в Бирмингеме и переехала в Лондон, в Южный Кенсингтон, где купила на Самнер-плэйс четырехэтажный, покрытый белой штукатуркой дом, который и обставила в собственном вкусе. Питер Скабиус также учился в Оксфорде, а Бен Липинг, как он всегда и намеревался, осел в Париже, где работал в художественной галерее, осваивая ремесло торговца произведениями искусства.

Вторник, 24 февраля

Завтракал в Бейллиоле с Питером. Стол здесь лучше, чем в Джизусе: три разновидности сыра, хлеб, овсяное печенье и кувшинчик пива. По какой-то причине чувствую себя странно подавленным. Думаю, потому, что Питер нескрываемо и некритично любит Оксфорд и все, что с ним связано, а мне этот город кажется удушающим и малоутешительным. К тому же, он получил письмо от Бена, — и я подумал, ревнуя, почему Бен пишет к Питеру, а не ко мне?

Ходил на лекцию Кинга по конституционной реформе — ничего не расслышал, только время зря потерял. Возвращаясь из Бейллиола, встретил Куэннелла[16], который сообщил, что пишет книгу о Блейке. Я ему ничего про мою книгу о Шелли не сказал. Почему? Боялся показаться самонадеянным или претенциозным? То, что Куэннелл уже опубликовал книгу стихов, вовсе не ставит его устремления выше моих. Мне и в самом деле следует сделать над собой усилие, чтобы — по крайней мере — выглядеть уверенным в себе: все эти потуги держать мой свет под спудом просто жалки.

Четверг, 26 февраля

Ле-Мейн с большой похвалой отозвался о моем эссе, посвященном Кавуру и Рисорджименто и пригласил посетить в субботу один из его прославленных завтраков. Стивенс[17], добрая душа, напомнил мне о необходимости побывать завтра на перекличке, иначе меня могут лишить права выхода с территории колледжа. Как это все похоже на школу: школу, в которой можно пить и курить, но тем не менее школу, вернее, ее продолжение.

Пятница, 27 февраля

В пятницу вечером в „Les Invalides“[18]было тихо, миссис Андерсон еще не надралась и, следовательно, узнала меня. Сделала мне тарелку бутербродов с паштетом из гусиной печени, я выпил, читая газету, бутылку клерета. Появился с двумя друзьями Касселл, пригласил меня четвертым в партию бриджа, но, поскольку они уже были тепленькие, я счел за лучшее с извинениями отказаться, — они играют на высокие ставки, особенно, когда пьют.

Сходил в синематограф („Супер“) и в третий раз посмотрел „Мелодию заката“ с Дианой Вейл. В настоящее время она — мой идеал женской красоты. По дороге домой заглянул в Уодем, выпил с Диком Ходжем[19]виски, — чем ближе его узнаю, тем больше нравится мне его щедрая душа.

Суббота, 28 февраля

К невнятному моему удивлению, „вечеринка“ у Ле-Мейна мне понравилась. Несколько молодых преподавателей, журналист из Лондона (имени его я не расслышал) и с дюжину ручного сбора студентов. Дом Ле-Мейна стоит на Банбери-роуд. Мы собрались в гостиной (никаких признаков таинственной миссис Ле-Мейн), а оттуда перешли в большую библиотеку с окнами, выходящими на заднюю лужайку, которая наклонно спускается к Черуэлл. В библиотеке уже были расставлены закуски: мясо, пироги, картофельный салат, свекольный и так далее. За ними последовали сыр, яблочный пирог и сливки. Две горничных разносили рейнвейн и клерет. Мы наполнили свои тарелки и стояли или сидели — кто на подлокотниках кресел, кто за круглыми столиками, — все было очень неформально. Немного походило на скромную свадьбу с Ле-Мейном в роли деятельного, искусного хозяина дома, кружащего по комнате, переводящего с места на место гостей, знакомящего их друг с другом или заводящего, с помощью вставленного к месту словечка либо замечания, разговор — что-нибудь вроде: „Ах да, Тоби, вы ведь жили в Риме“ или „Логан придерживается довольно спорного мнения насчет нового здания Ориэл-Колледжа“. Поначалу гости казались немного скованными, стесняющимися, но даже так все было гораздо лучше, чем на каком-нибудь официальном обеде (к примеру, в салоне Баура[20]), а поскольку вино текло рекой, и Ле-Мейн продолжал делать свое дело, мы вскоре обнаружили, что успели перезнакомиться и переговорить едва ли не с каждым из присутствующих.