Пятница, 10 апреля Самнер-плэйс, Южный Кенсингтон

Мама переделала дом. Снаружи поблескивает свежая белая штукатурка. Внутри — лакированные стены, занавеси и ткани, настолько яркие и переливчатые, что глаза слезятся. Верхний этаж она отвела мне: в моем распоряжении спальня и гардеробная с пылающими темно-оранжевыми стенами и зелеными шторами, а также маленькая гостиная, в которой эти краски меняются местами. У нас имеется дворецкий по имени Генри, шофер (и новый автомобиль) по имени Бейкер, повариха миссис Хеселтайн и две горничных (пожилых), которых зовут Сесили и Маргарет. У мамы горничная собственная — Энкарнасьон. Они резко и громко разговаривают по-испански, повергая прочих слуг в заметную оторопь. Ясно, что мы богаты: отец не ошибался, когда говорил, что мы будем хорошо обеспечены.

А мне впервые по-настоящему не хватает его спокойного присутствия в моей жизни. Сегодня пасхальная пятница, мама спросила, не хочу ли я сходить к мессе в Бромптонскую молельню, я отказался. В день, когда похоронили отца, моя вера, какой уж та ни была, ушла вместе с ним в могилу. Как прав был Шелли: в нашем мире атеизм есть абсолютная необходимость. Если мы хотим сохраниться, как личности, то должны полагаться лишь на те силы, которыми наделяет нас собственный наш человеческий дух, — призывы к божеству или к божествам суть лишь форма притворства. С таким же успехом можно выть на луну.

Вечером, за обедом, мама объявила, что в понедельник уедет на неделю или, может быть, дней на десять, в Париж. Я сказал, что после таких трудов по убранству дома она заслужила отдых.

— Я там встречаюсь с другом, — сообщила она с жеманством поистине ужасающим. — С одним моим знакомым, американским джентльменом, — мистером Прендергастом.

Ага, знаменитый мистер Прендергаст, подумал я, однако изобразил неведение.

— А кто он, этот мистер Прендергаст?

— Надеюсь, вы подружитесь.

— Надеяться я тебе запретить не могу, мама.

— Не будь такой букой, Логан. Он очень милый человек — muy simpático[22]. И очень помогает мне советами о том, во что вложить средства.

Я сказал, что с нетерпением жду знакомства с ним. Возможно, все эти слуги, весь наш показной шик есть следствие финансовой хватки Прендергаста. Я спросил у мамы, нельзя ли мне на время ее отсутствия пригласить сюда Дика Ходжа. Она возражать не стала.

Суббота, 18 апреля

Мамы все еще нет, а Дик Ходж все еще здесь, впрочем, сегодня мы оба еле живы. Вчера вечером посетили „Кафе Ройял“, пили шампанское. Потом побывали на шоу в „Альгамбре“. А после снова пили — на сей раз бренди — в клубе „50–50“, где разговорились с двумя девками. Дик повел себя до крайности прямолинейно — было очень смешно.

ДИК: Сколько?

ПЕРВАЯ ДЕВКА: Смотря чем займемся, ведь так?

ДИК: Мне нужно знать ваши расценки.

ВТОРАЯ ДЕВКА: Вы за кого нас принимаете? За сдельщиц?

ДИК: Я же не стану садиться за столик ресторана, не выяснив, что с меня возьмут за еду, верно?

Скоро они устали от нас и куда-то убрели. Дик сказал, что посетил в Мадриде бордель — ничего особенного, „даже домой написать не о чем“. По возвращении, я отыскал портвейн, и мы засиделись за ним допоздна. Я выкурил половину сигары, от чего, надо думать, и чувствую себя поутру совершенно разбитым. Дик спросил, целовался ли я когда-нибудь с мальчиком. Я признался, что не чувствую к ним влечения. А он сказал, что в школе (Харроу) перецеловал их десятки, но с другой стороны, прибавил он, иного выбора там не было, так что у каждого имелся свой предмет вожделения. Я рассказал про Люси и, похоже, произвел на него сильное впечатление. „Мне не нужен секс без любви“, — вот последние мои слова, которые я запомнил.

Понедельник, 20 апреля

Дик уехал сегодня утром в Галашилс. Я попросил Бейкера отвезти нас на Кингз-Кросс и ощутил вдруг прилив приязненных чувств к нему (к Дику, не к Бейкеру). Думаю, хорошо, что у меня появился еще один близкий друг, кроме Бена и Питера, — кто-то, не знавший меня в школе и принимающий таким, каков я теперь. Впрочем, когда он прошел за барьер, чтобы сесть на свой поезд, то даже не пожал мне руки — приподнял шляпу, сказал: „Назад, на ферму“ и ушел, ни разу не оглянувшись.

Он сбивает меня с толку, Дик. У него глубокий, пытливый ум — он говорит, например, что терпеть не может Шекспира, — однако интеллект его, похоже, пребывает в вечной борьбе с бескомпромиссной прямотой и резкостью. Бог его знает, что он мог бы наговорить маме. Именно абсолютная откровенность и привлекает меня в нем — зная себя, я без труда понимаю, почему эта черта представляется мне такой притягательной. Но что же сам Дик Ходж нашел в Логане Маунтстюарте? Если наше расставание сколько-нибудь показательно, ответ будет таким: почти ничего.

Мама телеграфировала, что завтра возвращается из Парижа. Мистер Прендергаст приезжает с ней, но остановится он в отеле „Гайд-Парк“.

Пятница, 22 мая

Мы с Питером ездили на велосипедах в Айслип, выпить чаю у Тесс. Поразительно, но их сожительство так и остается никем не обнаруженным: ни родителями Питера, ни университетским начальством, ни достойными бюргерами Айслипа. Объяснение состоит отчасти в том, что питомник Тесс расположен довольно далеко от деревни, и это препятствует распространению слухов. В питомнике Тесс — просто милая девушка, хорошо умеющая обращаться с растениями. А ее жизнь в Айслипе — в те немногие часы, которые она проводит вне работы, подозрений не вызывает. Счета она оплачивает, соседям, судя по всему, нравится. Нерегулярные приезды ее „брата“ из Оксфорда особых толков не порождают. Питер сказал, что во время каникул провел с ней длинный уик-энд. Они жили, как муж и жена, сказал он (ему не было нужды вдаваться в подробности). Его любовь к ней безгранична.

Домик выглядит очень мило, в садике при нем много цветов (надо бы выяснить их названия — мое невежество по этой части злит меня. Уж если я способен назвать дюжину деревьев, так наверное осилю и цветы). Полы покрыты свежим лаком, устланы ковриками, на окнах — яркие шторы, в комнате появились два кресла — у камина — и небольшой туалетный столик. Питер признался, однако, что Тесс и домик оказались для его финансов бременем непосильным, и занял у меня десять фунтов, чтобы как-то продержаться.

Мы выпили чаю, съели гору тостов с анчоусами, — Тесс показалась мне очень любезной и, — возможно, тут сказывается жизнь на открытом воздухе, миловидной, как никогда. Пока Питер ходил в лавочку за сигаретами, она сказала мне, что не знает, можно ли быть более счастливой. Она не просит у жизни ничего сверх того, что имеет сейчас: работа в питомнике, домик и Питер. Остается только завидовать! Быть может, в этом и состоит ответ — быть может, так человек и достигает подлинного довольства, — живя в пределах ограниченных горизонтов. Ставя себе скромные цели, устремляясь к достижимому. Увы, не каждый из нас способен на это.