— Знаете, куда уехала мадам Вольцева? — спросил Ванзаров, оборотясь к горничной.

— Город… Пафловськ… — выговорила она.

— Часто туда ездит?

— Никогдай… Только теперь.

— В этом доме года два служите?

— Да-да, так. Не жалуюсь, спасьибо…

— Где у мадам дача?

— Ми ездить в Шуфалофо, — ответила Ирма. — Там дом. В этот год должны ехать.

— Каждое лето?

— Та, каждий…

На столике, покрытом дорогими брабантскими кружевами, стояло несколько рамок, очевидно, самых дорогих для балерины Вольцевой. На одном фото две девчушки в белых платьях крепко обнимали друг друга.

— У вашей хозяйки в Павловске живет сестра?

Ирма отчего-то потупилась.

— Та…

Причина застенчивости могла быть только одна.

— Они не общаются?

— Как не хорошо, та! — Ирма старательно качала головой. — Сестры, та!

— В чем причина размолвки?

Ирма выразительно закрыла рот подолом фартука.

— Полиции можно говорить все, как пастору, — сообщил Ванзаров. — Пастору все говорите?

Горничная покорно кивнула.

— Считайте, что я пастор. Итак?

Ирма оглянулась, что в закрытой квартире было довольно странно, подошла к Ванзарову и что-то торопливо шепнула на ухо. Чиновник сыска искренно не разобрал словесной каши.

— Что-что? — не лучше глухого старика переспросил он.

— Она… Рефолюфицинерка! — произнесла Ирма, в ужасе от содеянного зажала рот ладошкой.

Понятно… Для балерины Императорского театра непозволительная роскошь иметь родственницу с запятнанной репутацией. Невозможно, чтобы сестры, собравшись за родительским столом, делились успехами: «Я вальс феи Драже вчера танцевала», «А я в губернатора бомбу метнула». Тут одно из двух. Как видно, Вольцева выбрала искусство и отдалилась от сестры. Но была причина куда более веская, почему сестры прервали общение. Причина эта была на виду, среди тех же дорогих рамок. Ванзаров бесцеремонно указал на нее пальцем.

— Этот господин часто бывает тут и на даче в Шувалове, он оплачивает ваши счета? — О протежировании партии в «Лебедином озере» он поминать не стал.

Молчание горничной было красноречивей оправданий. Психологика торжествовала маленькую победу: ради такого покровителя Вольцева готова была на все. А уж порвать с сестрой — и подавно. Да и любая балерина мечтала бы иметь покровителя из царствующей семьи. Только что-то заставило ее броситься не к нему, а к сестре. За какой такой помощью?

— Распоряжение полиции, — строго сказал Ванзаров. — Бегите на улицу к ближайшему посту, приведите сюда городового. Будет упираться — пригрозите моей фамилией. Ясно?

— Та… — в испуге проговорила Ирма.

— Повторите мою фамилию.

— Фантзароф…

— Сойдет… Бегом!

Подхватив юбки, Ирма побежала вон. Оставив дом в полное распоряжение чиновника полиции. Что ему было и надо. Заниматься обыском без всякого основания даже в таком деле Ванзаров не мог.

Времени было мало, действовать приходилось быстро. Ванзаров прошел по всем местам, где женщины имеют обыкновение устраивать свои маленькие тайники. Ничего особенного не обнаружилось: пачка ассигнаций тысяч на пять, явно на черный день, любовное письмо «от него», которое, при случае, могло стать козырной картой в политической игре, заграничный паспорт, дававший право выезда из страны. Все это не имело явного отношения к нынешнему делу. Зато под периной Ванзаров нащупал книжицу в твердом переплете. Это оказался личный дневник. Записи были краткие и немногочисленные. В основном отмечались встречи с «ним» и прочие женские страдания. А вот 19 марта появилась совсем другая запись:

«Что бы ни случилось, это не сломит меня. Никакие трудности не станут преградой к моей мечте — блистать на императорской сцене. Я все смогу, я верю, мне хватит сил. Это испытание послано мне, чтобы я доказала, что он не зря в меня поверил. Только бы хватило сил».

Последние строчки в дневнике. Ничего, кроме них, за неделю так и не появилось. Не было записей о планах Вольцевой на прошедший день.

Из прихожей донесся грохот. Ванзаров воровато сунул дневник на место и, заложив руки за спину, с невозмутимым видом появился в гостиной.

— Что так долго? — строго спросил он козырнувшего городового, которого помнил по второму Казанскому участку.

— Так ведь, ваш бродь, не понять, чего тютёха эта хочет! — принялся оправдываться он. — За локоть тащит, чуть руку мне не вырвала.

— Я говорить! Я говорить! — чуть не плача, вскричала Ирма. — Фонфароф! Фонфароф!

Городовой пошевелил в воздухе пальцами: дескать, попробуйте сами разберите!

— Егоров…

— Так точно, ваш бродь, у нас все рады, что вы вернулись.

— Ладно вам, — смутился грозный Ванзаров. — Значит, так. Горничной дать собрать личные вещи — и закрыть квартиру. Потом мигом в сыскную, передайте мое распоряжение: квартиру опечатать, пусть пришлют любого чиновника с веревкой и печатью. Ключ в сыскной оставить, дворнику не отдавать, дубликат у домовладельца изъять.

— Слушаюсь!

Ирма напряженно вслушивалась, пытаясь понять, о чем говорят эти страшные господа. Но понять быструю речь не смогла.

— Вам придется искать новое место, — сообщил ей Ванзаров. — Городовой даст время собрать вещи. Вам все ясно?

— Та… Та… Асно… — повторяла Ирма. Глаза ее наполнились слезами.

Женские слезы оказывали особо размягчающее действие на чиновника сыска, но сейчас ему требовалось быть тверже стали. Он отвернулся.

— И еще, — чтобы отвлечься, Ванзаров обратился к Егорову. — Если прибудет сюда посыльный из театра, сообщите ему… Сообщите, что для спектакля надо срочно искать новую балерину.

Городовой обещал передать в точности.

В желтой громаде Министерства внутренних дел, что располагалось на Фонтанке у Цепного моста, скрывался неприметный кабинет, выходящий окнами на речку. В кабинете этом располагался самый опасный для всех революционеров чиновник — заведующий Особым отделом департамента полиции. Он так умело создал себе репутацию грозного защитника устоев, что многие были уверены: именно Ратаев, и никто другой, держит стальной рукой гидру революции за горло. Стоит ему ослабить хватку — конец всему, развал, гибель и прочие ужасы. Сколько было в этом правды, а сколько умело слепленного мифа, вероятно, не знал и сам Ратаев.

Соображения эти мало беспокоили Ванзарова: ему предстояло сдать особый экзамен. Нельзя испытывать иллюзии, чем был этот первый доклад. Ванзаров и не испытывал. От предложенного чая отказался, сразу перешел к делу.