Колин. Как-то так получилось, что мы сблизились. Не знаю. Мы все пили на Марсовом поле. Колин там был, и мы напились, и закончилось тем, что мы с ним целовались где-то на скамейке и потом уже были вместе. Вот так. Это продолжалось какое-то время, и он хорошо ко мне относился. То есть вел себя нормально. Советовал, что надеть в школу, я так и делала. Джинсы, обтягивающие футболки и все в таком духе. Через несколько месяцев он начал действовать мне на нервы. Он был напорист и всегда хотел заниматься сексом. Я не была против секса как такового, но мне не нравилось, что на меня давят, а он не унимался. И не знаю, готова я была или нет, но он все настаивал и настаивал, поэтому однажды, когда моих родителей не было дома, мы с ним занялись сексом у меня в спальне.

Это было ужасно. В том смысле, что все у него было жесткое. Его губы, тело, лицо, то, как он ко мне прикасался, все в нем. Закончилось это быстро, а на полотенце, которое я под нас подстелила, осталось маленькое пятнышко крови. Вот и все.

Ненадолго он успокоился. Обычно он меня не обижал, а иногда с ним бывало весело. Потом как-то вечером, после школьного спектакля, это был «Мэйм», мы сели в один автобус. Было поздно, и много мест в нашем автобусе остались пустыми. Мы ушли в самый конец, и за сиденьями нас никто не видел. Впереди сидели десять — пятнадцать школьников, и мы позади были совсем одни. До этого он уже приставал ко мне с минетом. И постоянно об этом говорил.

В тот вечер он опять завел об этом речь. Шептал в темноте, пока я не сказала: «Хорошо, я это сделаю, доволен?» Но он имел в виду прямо там, в автобусе. И он давил, давил и давил, пока я не согласилась. Он стащил джинсы и достал свой пенис, уже вставший. Затем начал пригибать мою голову, и я взяла в рот самый кончик и дышала через нос, как учила Ариэль. Но меня тошнило, казалось, я подавлюсь. А он уже взял меня за волосы, не давая поднять голову, и начал двигать бедрами мне навстречу. Я в панике и все быстрее дышала через нос и пыталась его остановить, но он держал мою голову и сам заталкивал мне в рот свой член. Я боялась издать хоть какой-то звук. Мне казалось, что я подавлюсь насмерть, что я задыхаюсь, что умру прямо сейчас, и все равно не могла издать ни звука. Я трясла головой, впивалась ногтями в его бедра, стараясь вырваться, выплюнуть его член, сказать ему, чтобы он прекратил, но не могла. Что ни делала, он слишком силен, и я не в состоянии была освободиться. Плакала и с трудом дышала.

У меня замутилось в голове, как будто я начала терять сознание. Меня трясло. А затем он кончил, и в ту секунду, когда я почувствовала это у себя во рту, у меня словно горло перехватило. Я немного стошнила ему на колени, и у него вылетел этот звук, который я никогда не забуду, — звук полного отвращения и неодобрения. И он отпустил меня, и я подняла голову и вытерла рот и лицо рукавом свитера.

— Какого черта, Мари? — спросил он рассержено.

А я не смотрела на него. Просто сидела, глядя на спинку сиденья передо мной. Я плакала и плакала. Из носа у меня текло, но я сидела прямо, как хотела бы мама, и старалась не дышать. Я просто сосредоточивалась на одной точке и думала о том, как приду домой, как встану под душ.

Он все не умолкал, тряс меня за плечо и спрашивал:

— Что случилось, Мари? Что произошло? Почему ты плачешь?

Как будто он, черт бы его побрал, не знал.

В любом случае я перестала его слышать. Спустя некоторое время я уже вообще ничего не слышала из его слов, и когда автобус остановился на моем углу, я вышла и побрела домой. Не знаю, шел ли он за мной.

Я добралась до дома, заперла дверь и поднялась наверх. Разделась и встала под душ. Больше я никогда с Колином не разговаривала.

я обедал за столом для пикников под сосной, когда напротив меня сел Мазин. За лето он подрос и казался значительно старше.

— Черт, я скучаю по вашим занятиям. Английский я теперь ненавижу. Скука смертная.

— Не преувеличивай, Маз. Потерпи, привыкнешь. Не спеши с выводами.

— Нет, приятель. Мне там ловить нечего. Мы не обсуждаем, как бы это сказать, разные веши. Только разбираем абзац за абзацем и прочая чушь. Я скучаю по нашим разговорам.

— Но сейчас мы как раз с тобой разговариваем.

— Ну да, в перерыве между занятиями. Слабое утешение.

— Мне лестно, что ты проводишь свой перерыв со мной, Маз.

— Да, но только не очень-то обольщайтесь. Во всяком случае, Силвер, школа — это пустая трата времени.

— Моркови?

— Нет, приятель, не хочу я моркови. Я хочу знать, почему бы мне не уехать в Лос-Анджелес и не собрать там группу?

— А кто говорит, что ехать не стоит?

— Я вас умоляю. Да все!

— Значит, ты понимаешь, что это банальный разговор? Ты знаешь все, что я собираюсь тебе сказать. Скучнее некуда.

— Нет, не знаю. Это вы-то — скучнее некуда? Что вы имеете в виду?

— Ты все уже не раз слышал, Маз.

— Ой, ну хватит. Скажите мне. Пожалуйста.

— Мне нечего тебе сказать. Ты хочешь уехать в Лос-Анджелес и создать там группу? Поезжай. В противном случае заткнись и делай уроки.

— Это все? Это ваш совет?

— Ты просил совета?

— А разве непонятно?

— Послушай, Маз, я говорил это тысячу раз. Делай, что считаешь правильным. Но делай, а не говори об этом. Ты понимаешь?

— Значит, вы советуете бросить школу?

Я рассмеялся.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я.

— Да.

— Может, переезд в Лос-Анджелес и превращение в рок-звезду — не лучшая альтернатива выполнению домашних заданий.

Он поднялся, с улыбкой глядя на меня.

— Я рад, старина, что мы по-прежнему можем вот так поговорить. Вы никогда меня не подводили. Мне пора на урок. Я сообщу вам, если решу перебраться в Лос-Анджелес. — Он основательно потряс мне руку. Объятия кончились. — Мир, мистер Силвер.

В тот день мы с Мией пошли на Марше д’Алигр, где остановились поужинать. Потом мы ели устрицы и засиделись, выпив слишком много вина в «Ле Барон руж», а после вернулись в ее квартиру. Я сидел у барной стойки, которая отделяет крохотную кухоньку Мии от гостиной, и следил, как она режет на четыре части маленькие красные картофелины.

Я с удовольствием сидел там в тот вечер — наблюдал, как она готовит, накрывал стол под ее руководством, ждал наших гостей. Внизу, во внутреннем дворе, вымощенном булыжником, мальчишки играли в футбол, и каждый гол сопровождался взрывом криков. Я высунулся из окна, чтобы последить за игрой.

Миа открыла бутылку вина и принесла мне бокал.

— Твое здоровье, — сказала она.

— И твое.

— Темнеет все раньше и раньше.