– Да, это было бы прекрасно.

Мама жестом указала мне на дверь.

– Я позвоню вам, – сообщил мне Элайджа.

Поднявшись со стула, я случайно перевернула обложку «Джейн Эйр». На первой странице виднелась короткая надпись. Почти выцветшим, витиеватым почерком значилось имя: Эвелин Вестон. Я точно помнила его, написанное большими буквами на плите рядом с надгробием Билли.

Выходит, он не был похоронен в одиночестве.

Но кто такая Эвелин Вестон?

* * *

Мама ехала по крайней левой полосе по дороге на запад вдоль I-10, со скоростью ниже разрешенного максимума. Справа проезжали машины, сигналя нам и показывая кулаки.

– Может, я сяду за руль? – спросила я, зная, что она откажется.

– Я в порядке. – Она резко нажала на педаль газа, и машину грубым движением бросило вперед.

– Поверить не могу, что Билли оставил мне свой магазин.

– Это непростительно, – возмутилась она, съезжая с эстакады. – Возложить на тебя такую ношу.

– Это не ноша. Мне нравились «Книги Просперо».

– Любить что-то и быть ответственным за это – абсолютно разные вещи.

Она так сильно сжала руль, что костяшки пальцев побелели.

– Как ты думаешь, почему он оставил мне «Джейн Эйр»?

– Понятия не имею.

Этот подарок, казалось, выводил ее из себя вне зависимости от того, понимала она его посыл или нет.

– Эта книга что-то значила для Билли?

– Я же сказала, понятия не имею! – Мама включила какой-то «Топ-40» по радио, хотя не любила такую музыку. Мы слушали песни со слащавыми голосами и прилипчивыми мотивами, пока не выехали на дорогу к нашему кварталу, выполненному в испанском колониальном стиле. – Прости, что сорвалась на тебя, я не хотела. – Она остановила машину. – Билли, наверное, не учел, что меня это очень заденет.

Я покручивала между пальцами старинный ключ, найденный в томике «Джейн Эйр». Он настолько окислился, что был почти черным. Наверняка им открывался какой-нибудь старый сейф или шкатулка с драгоценностями, спрятанная в другой половине моего наследства, «Книгах Просперо». И он определенно был как-то связан с именем, написанным вычурным почерком на первой странице романа.

– Ты знаешь, кто такая Эвелин Вестон?

Мама вздрогнула.

– Где ты услышала это имя?

– В Форест-Лауне. Билли похоронили рядом с ней.

– Ты видела могилу Эвелин?

Ее голос казался очень взволнованным, почти безумным.

– Она была женой Билли? – Я не могла найти другого логического объяснения, почему Билли похоронили рядом с ней.

– Да, была, – прошептала мама, уставившись пустым взглядом на наш родной, белый дом. Морщинки вокруг ее глаз стали заметнее с тех пор, как мы виделись в последний раз. Все говорили, что я похожа на маму. У нас обеих кудрявые волосы и худая фигура. Правда, ее лицо казалось более узким и удлиненным, а в карих глазах блестели крапинки янтаря.

Мне никогда не было суждено стать такой же красивой.

– Он познакомился с ней после нас?

Мама в растерянности повернулась ко мне.

– Ты сказала, что видела ее могилу?

– Я не присматривалась. Но я ни разу не слышала, чтобы о ней кто-то говорил.

– Они поженились еще до того, как родилась ты. Она умерла много лет назад.

– И Билли с тех пор не женился? Не заводил семью?

– Ему была нужна только Эвелин.

– Почему он назвал магазин «Книги Просперо»? Это как-то связано со мной?

В детстве я думала, что «Книги Просперо» назвали в честь меня, как дань уважения моей тезке, словно это место жило и дышало со мной, а когда я уходила, прекращало свое существование.

– Магазинчик открылся еще до твоего рождения.

Ее голос оставался спокойным.

– Выходит, ты назвала меня в честь книжного магазина?

– Я назвала тебя в честь Шекспира.

– Вы с Билли просто случайно выбрали одну и ту же пьесу?

– Это была любимая пьеса Эвелин. – Мама улыбнулась, будто оставив свою печаль. – Как ты думаешь, какой бардак сейчас на кухне, если она с утра оставалась в папином распоряжении?

Мама хлопнула меня по ноге и вышла из машины навстречу яркому, солнечному дню.

Я не отрывала глаз от приближающегося к входной двери силуэта, складывая в голове информацию, которую успела узнать.

У Билли была жена еще до моего рождения.

Ее звали Эвелин Вестон, и она любила «Бурю».

Меня назвали в честь Миранды Шекспира и Миранды Эвелин.

Эвелин Вестон, по всей видимости, любила «Джейн Эйр», и мама наверняка об этом знала. Даже не увидев имя Эвелин на первой странице, она, несомненно, поняла, к чему Билли оставил мне книгу.

И как я раньше не догадалась? Мама что-то скрывала.

* * *

– До маминого уровня мне далеко, и не надейся, – предупредил папа, поставив баклажаны с пармезаном в духовку. – Скажешь ей, что ужин почти готов?

Мама сидела на улице. Вооружившись парой больших ножниц, она собирала цветы для стола. Небо горело насыщенным, оранжевым цветом в розовую полоску. Солнце уже ушло за горизонт, оставив свое наследие по всему небу.

– Вечер сегодня амарантовый, – проговорила мама, любуясь небом. – Нет, амарант – не то слово.

– Он скорее карминный. И светло-вишневый, – добавила я.

Благодаря моей маме я могла назвать больше цветов, чем было известно всем моим знакомым, – мастерство, доставшееся от родителя-декоратора. Но в тот момент мне не хотелось говорить о разных оттенках розового и великолепных красках южнокалифорнийских закатов.

– Папа сказал, что ужин почти готов.

Я посмотрела на нее еще раз и задумалась: в какой момент она так изменилась? Когда начала запинаться в разговоре? Когда у нее появилась привычка прикрывать рот во время смеха, красить ногти светло-бежевым лаком вместо красного, а губы – прозрачной гигиенической помадой вместо темно-бордовой? Она все еще слушала Jefferson Airplane и Fleetwood Mac, все еще занималась медитацией по десять минут каждое утро, но, тем не менее, в какой-то момент все ее вещи потускнели до мягких оттенков розового.

Мои родители познакомились в Нью-Йорке, где они вели ту жизнь, которую оставили еще до моего рождения. Маме исполнилось двадцать, она ходила с выпрямленными волосами и носила яркие мини-юбки. Она была вокалисткой Lady Loves, группы из девчонок, постоянно выступающей в клубе на Ист-Виллидж, где папа работал заместителем директора. Когда директор представил их друг другу, мама уставилась на протянутую папой руку так, будто та была измазана в грязи. Следуя за ее взглядом, он осмотрел себя с костюма и галстука до мокасин.