и учится на ошибках других!».

Платон поднял голову и с интересом взглянул на отца, про себя подумав:

— Чему сегодня меня опять будет учить отец? Наверно опять вбивать в мою голову прописные истины?!

— «Но это удел шибко умных! А дурак, как известно, не учится даже на своих ошибках! В общем, жизнь учит!» — поделился Пётр Петрович окончанием своей сентенции.

— «Согласен! Да, жизнь учит! Но не все ей учатся. А из тех, кто учится — не все ей и ею научаются!» — согласился Платон с доводом отца, по-своему сформулировав суть вопроса.

— «Сынок! А ты, оказывается, у нас философ!».

Со своей философией к жизни подошла и Настя. В этом году, чувствуя своё созревание, к тому же видимо где-то насмотревшись и наслушавшись подруг, она вдруг начала чистить пёрышки, задав неожиданный вопрос маме:

— «Мам! А почему ты ногти никогда не красишь?».

— «Ну, ты Насть, и даёшь! Мама же постоянно готовит еду, моет посуду, часто стирает руками, в огороде работает! Только у такой бездельницы, как ты, мог возникнуть такой вопрос!» — словно взорвался от возмущения брат.

— Ну, надо же? Какая, оказывается, у нас Настя дура!? — про себя ещё додумал он.

И Платон тут же вспомнил, как в другой школе дурачок Глухов, увидев в учебнике рисунок коренных жителей Индии, на весь класс радостно закричал:

— «Так Платон у нас оказывается Дравид!?».

Но иногда Платону попадались изворотливые дурачки.

— «А ты сравни три среды: воздух, воду и землю! Ты же в землю не проваливаешься?!» — спросил Платон, спорящего с ним Гену Донова.

— «Ну, почему же? — попытался тот поумничать, не зная, что имеет дело с пересмешником — Иногда проваливаюсь!».

— «Ну, если только от стыда!» — закончил Платон под смех стоящих рядом товарищей, вгоняя Гену в краску.

Многие ученики их класса хотели подтянуться до уровня Платона: кто в интеллекте, а кто в физической силе.

Желая набрать силу, друзья Платона Быков и Лазаренко ещё в сентябре записались в школьную секцию штанги.

— «Платон! А ты почему не хочешь штангой заниматься? Ты бы у нас был чемпионом! Мы с Володей говорили о тебе Игорю Павловичу, и он ждёт тебя в секцию!» — первым спросил Борис Быков.

— «А зачем мне это надо?! Слишком скучный вид спорта — фактически соревнуешься сам с собой! Борь! И потом у меня руки полностью не распрямляются, и мне никогда не будут засчитывать взятие веса над головой! Это у тебя руки выпрямляются аж в противоположную сторону!».

— «Да уж!» — согласился Борис.

Видимо Быков рассказал об этом Волкову, и тот после одного из своих уроков черчения, на которых Платон всегда блистал лёгкостью и скоростью изображения деталей в изометрии и диметрии, а также разрезов и сечений, попросил Платона оголить руки и выпрямить их.

— «Да-а! Судьи вес точно не засчитают! Жалко! Ну, надо же?!» — искренне сокрушался он, что возможно потерял потенциального чемпиона.

Но Платон, не ведая того, и вопреки своим желаниям, чуть было не стал потенциальным агентом иностранной разведки.

В начале декабря на Петра Петровича неожиданно вышел французский журналист Пьер Пуше.

Тот долго высиживал вечерами в их дворике на холоде, или прохаживался по Печатникову переулку, пока не увидел в двух правых крайних окнах на третьем этаже дома двадцать, зажёгшийся свет.

Пьер Пуше неожиданно позвонил в дверь и напросился в гости, мотивировав это передачей Кочету документов и информации по его парижской квартире.

Таким образом, французская разведка Сюрте Насьональ возобновила свою прежнюю «попытку».

Но теперь уже, не надеясь получить, потерявший былое влияние и осведомлённость, источник, они, неожиданно для Петра Петровича, сконцентрировались на «воспитании» его сына — почти шестнадцатилетнего Платона — в лояльности к Франции, мечтая сделать из него в будущем хотя бы своего возможного агента влияния.

— «Мсье Питер! Я пришёл к вам по поручению юридической службы. Во-первых, я передаю вам документы, подтверждающие, что с вашей парижской квартирой всё в порядке, и деньги за её аренду регулярно поступают на ваш счёт. Вот выписки из банка и городских коммунальных служб об отсутствии у вас задолженности, и письмо от вашего нотариуса».

С этими словами гость передал бумаги хозяину, который бегло просмотрел их, теперь уже по своей инициативе возвращаясь к разговору:

— «Merci, monsieur Pouchet! — ответил Пётр Петрович — Садитесь, и позвольте мне теперь угостить вас моим вином из черноплодной рябины!».

— Хорошо хоть, что соседей нет! — искренне обрадовался Кочет.

Гость с наигранным удовольствием отведал тёмно-гранатового, довольно крепкого напитка, похвалив и поблагодарив хозяина. Однако он попытался поскорее перейти ко второму, и главному вопросу.

— «Mille pardons! Разрешите я продолжу?! Во-вторых, я представляю сейчас и интересы французского правительства!».

Увидев удивление и настороженность на лице пенсионера, журналист настойчиво продолжил:

— «Мсье Питер! У нас к вам будет совсем небольшая и совершено необременительная для вас просьба. Вам практически не нужно будет ничего делать нового».

— «Да бросьте, вы, бросьте! Какие ко мне могут быть просьбы?! Я же вашим людям из Сюрте Насьональ ещё лет десять назад в Париже говорил, что я убеждённый коммунист, патриот своей Родины!» — решительно прервал в зародыше возможную попытку новой вербовки бывший сотрудник советской политической разведки.

— «Да-да! Я в курсе! Но мы знаем, что советская власть и партия вас незаслуженно и серьёзно обидели!» — пытливо взглянул он в глаза Кочета.

В этот момент покрасневший Кочет заёрзал на стуле, подумав:

— Вот как, значит, ты решил подойти ко мне?! Через мои старые обиды, про которые я давно забыл и совсем не думаю о них! Что теперь толку ворошить прошлое и с кем-то сводить счёты?! А с кем и как? С государством, или партией?! Зачем? Что теперь изменишь? А вот совсем испортить остаток жизни себе и жизни членам своей семьи — вполне возможно, даже наверняка! — молниеносно пронеслось в голове аналитика.

— «Так зачем вам тогда, в принципе, защищать интересы СССР? Ведь ваша истинная родина — Польша, а не СССР! Вы же фактически поляк!» — допустил грубейшую ошибку вербовщик.

— «Не поляк, а западный белорус!» — поначалу гордо поправил зарвавшегося гостя хозяин, но осекся, поняв, что имеет дело с дилетантом.

Тут же Пётр Петрович несколько успокоился, теперь пытаясь услышать от гостя возможно больше полезного для себя.

— «Но Вы ведь дорожите своей парижской квартирой, которую никто у вас, кстати, не отберёт! Французское правительство гарантирует вам вашу законную собственность!».

— «Вы меня пытаетесь шантажировать моей, номинально моей, квартирой в Париже?! Так я ею вовсе не дорожу! Можете забрать её! Всё равно