Относятся к религии здесь в целом уважительно, в унисон – потомки древней цивилизации наследием не разбрасываются. Атеизмом можно побравировать в баре, на перекуре в офисе, за чашкой кофе – ошеломить приятелей, коллег, но так, само собой, без фанатизма. И главное – конфиденциально. Чтобы мама с папой не узнали.

Не дай бог, как говорится.

Кстати, среди греческой молодежи много коммунистов, поклонников Бакунина, Кропоткина, на худой конец Карла Маркса. Все серьезно: читают книги, объединяются в кружки. Клеймят и презирают глухих к прогрессу буржуа, торчащих на привычных приходах от опиума для народа.

Но это в теории. Что же на практике? Случатся крестины в семье, скажем, у ребенка троюродного брата, и наш нигилист вот он – как штык в церкви. Стоит: лицом светел, духом бодр, на шее крестик. И никакого лицемерия при этом. Никаких морщин противоречий на гладком спокойном лбу. Логика простая: незачем стулья ломать. Карл Маркс, конечно, прав, но зачем же расстраивать родственников?

Самые неистовые греческие революционеры настолько дерзки, что могут себе позволить есть мясо на Страстной неделе. Но это, между нами говоря, совсем уже отчаянные люди, прожженные маргиналы. Их немного. Такие даже могут жить отдельно от родителей, а это, как известно, неслыханное, безразмерное безрассудство.

Общество относится к ним осторожно и сочувственно – как к людям, зависимым от порочных наклонностей. Открыто порицать не будут, но детям в пример не поставят и предпочтут держаться от болезных подальше.

Образованные греки к христианству относятся с легким скепсисом – молодая еще религия, зеленая, тем более иностранная, поживем – увидим. Не забывают о том, как христиане разрушали античные храмы, кастрировали статуи, жгли библиотеки и убивали философов.

Не турки, а император-христианин Юстиниан закрыл знаменитые философские школы, дававшие лучшее образование в Древнем мире. После этого первый университет Нового времени открылся в Греции лишь в 1837 году. Последствия темных веков страна расхлебывает до сих пор. Невзирая на неоднозначное прошлое, даже самый радикально настроенный либерал будет венчаться в церкви – переделывать многовековой уклад нет времени. Человеческая жизнь коротка, а традиция ее продлевает.

Гражданским браком в Греции называют тот, который заключают в загсе. Само слово «гражданский» обнаруживает дискриминацию. Настоящий, истинный, полноценный брак – самостоятельное, независимое существительное. Не нуждающееся в уточнительном прилагательном. Если брак – то значит венчанный, церковный.

Мощный языческий фундамент: театр, музыка и философия – сочетается с христианской надстройкой, которой по большей части отводится роль обслуживания духовного обихода.

Когда-то и в России было нечто похожее, еще до революции. Вспомним старуху у Тургенева, которая на смертном одре поморщилась и одернула батюшку – погоди, мол, не части, и полезла под подушку, чтобы заплатить за собственную отходную.

В Греции и в наши дни иерею чаще всего достаются функции жреца, а не богословского наставника. Паства южная, темпераментная, реагирует импульсивно, не стесняется возражать. Широко практикует рефлексию, диалог и критику.

Вот, к примеру, был случай.

Длинная вечерняя служба. Молодой амбициозный священник, повернувшись спиной к народу, выразительным оперным речитативом возносит молитву Богородице. Под его ногами сидят детишки и шепчутся. Он прерывается на полуслове, восклицает:

– Что? Вам, может быть, есть самим что Ей сказать? Так давайте, я помолчу! Послушаем!

Родители детей забрали, перед Богородицей извинились.

В другой раз он служил литургию, кто-то заговорил. Батюшка службу остановил. Развернулся. Спросил с надрывом народного артиста, искусство которого недооценили филистеры:

– Ну? Может, я плохо служу литургию, по вашему мнению? Может, мне уйти вообще? Я уйду!

Прихожане переглянулись. Пожали плечами. Но и во второй раз промолчали – из уважения к юности и сану.

В третий раз поп сорвался. Обругал в микрофон (почти все храмы оборудованы микрофонами) молодую женщину с двумя детьми. (Один висел у нее на руках, второй убежал куда-то прямо от чаши.)

– Пришла в церковь на каблуках! Дети без призора! О чем думаешь?

Все взгляды обратились на модницу. Мнения присутствующих разделились: кто-то говорил – нормальные каблуки, чего привязался, а кто-то, напротив, сварливо брюзжал, что, дескать, отец прав, обувь в храм надо подбирать скромнее.

Грешница подхватила детей и бегом на выход. Через пять минут на пороге появился мужик-шкаф. Рост – метр девяносто, не меньше. Спросил грозно:

– Ребята, где батя?

Шагнул в алтарь, задвинул шторку.

Священник, говорят, после внушения, которое ему сделал муж обиженной жены, стал пастырь добрый, ведет себя скромно, четко выполняет требы, учит быть кроткими, как голуби, вопросами правильного поведения больше не интересуется. А что поделать!

Национальная специфика. Православного грека потрешь – и обнаружишь языческого бога войны Ареса, а с ним ведь можно только по любви.

Однажды Создатель решил смастерить на скорую руку табуретку. В процессе Он незаметно отвлекся на мысли о гротеске и под их влиянием ненарочно вылепил огромное оттопыренное ухо. Возник вопрос – что с ним делать? Не выбрасывать же? Тогда Творец сбацал еще одно – нормальное – и приставил оба к табуретке. Так на свет появился наш деревенский батюшка, отец Спиридон.

Маленького роста, неуклюжий, он все время в движении – приходится: ни дьякона, ни помощников у него нет. Он сам выносит и заносит подсвечники, поправляет микрофон, затепляет лампады, разворачивает коврики и разжигает кадило. Фактически Спиридон без остановки галопирует по храму, чтобы все успеть, время от времени выкрикивая иерейские реплики из неожиданных мест – там, где его застал момент.

Кроме того, батюшка еще и рукожоп. Тащит, например, подсвечник в алтарь, по пути – хрясь! – стукнул его о мраморную солею. Лицо его складывается в мученическую гримасу, но выразиться нельзя: за ним внимательно наблюдает весь приход.

Двери в алтарь никогда не закрываются: туда-сюда свищет банда деревенских мальчишек. Они прыгают, бегают, зажигают и гасят свечи, хватают с престола крест и преувеличенно страстно многажды его целуют – отец Спиридон и ухом не ведет.

Весь красный от напряжения, он объясняется с певчими. Клирос у него примечательный. Три ветхих хриплых старика, абсолютно лишенных слуха и голоса. Они лажают настолько уверенно, не делая даже слабой попытки попасть в ноты, что через пять минут свежему человеку начинает казаться, что он слушает не византийский чин, а вокально-инструментальный цикл Шенберга «Лунный Пьеро». Но нельзя недооценивать могучую силу привычки. Старая паства относится к додекафонии благодушно и даже рискует подпевать.