просто два раза смотреть, чтобы понять»[28]. Особого внимания заслуживает по-своему трогательное, искреннее выступление студента театрального училища:

«Прежде всего, от фильма создалось такое ощущение, вернее, возникла настоятельная потребность пойти на этот фильм лет так через пять-десять-пятнадцать-двадцать. Потому что чувствую где-то интуитивно, что ли, что за фильмом, за тем, что я не понял, гораздо больше, чем то, что я понял, и в этом смысле те, которые старше меня, которые видели все это, примерно одного возраста с Тарковским, им это все понятнее…»[29]

Очевидно, именно такого зрителя ждал Андрей Арсеньевич Тарковский – об этом свидетельствуют его оценки откликов, собранные в дневниках. Так, будучи в целом недовольным встречей по поводу «Андрея Рублева» в университете, Тарковский отмечает, что

«…одно выступление – профессора математики, лауреата Ленинской премии Манина (ему вряд ли более 30 лет) – поразительно. Я разделяю его точку зрения. Конечно, о себе такого говорить нельзя. Но так чувствовал себя, делая „Андрея“. И за это Манину спасибо».

Далее режиссер приводит по памяти важные для него слова из выступления упомянутого профессора: «Но есть художники, которые дают почувствовать истинную меру вещей. Они несут всю жизнь эту ношу, и мы должны за это им быть благодарны!» (курсив и выделение в книге) – и делает вывод о результате подобных встреч: «Ради последней фразы можно было и выслушать два часа чуши»[30]. Видимо, в таких словах он черпал силу, уверенность в правильности художественного понимания народа, его истории, они помогали режиссеру, были источником веры в необходимость своего творчества. Тарковский обращает особое внимание на нечастые реплики, подтверждающие значение его творчества:

«Вы – великий художник-философ. „Андрей Рублев“ – не с чем сравнивать. Благодарю Вас!»[31]

Но, конечно, отношения Тарковского и зрителей его фильмов не всегда складывались так, как хотелось бы режиссеру. Кроме «просвещенного», думающего зрителя, значительную часть публики составлял и зритель «полуобразованный», пришедший на фильмы «полузапрещенного» Тарковского для того, чтобы оценить это почти скандальное явление. Этот зритель уверен в своем праве разговаривать с великим режиссером как с равным, он берется указывать мастеру на его недоработки, ставшие причиной непонятности его фильмов, он знает, на кого из современников похож Тарковский, с кем он раскрывает общие темы в искусстве и т. п. Например:

«Андрей Арсеньевич, мне кажется, что Ваше творчество сходно с художником Ильей Глазуновым. Если я Вас правильно понял, Вас волнует одна тема: „Человек и история“. Как Вы относитесь к творчеству Ильи Глазунова?»[32]

Наверное, такой зритель был самым опасным корреспондентом, активно транслирующим свое ограниченное понимание работ режиссера.

Тарковский очень болезненно относился к подобным интерпретациям своего творчества, откровенно иронизировал над некоторыми «репликами» («образчики некоторых вопросов») случайно попавших на просмотр его фильмов обывателей. Так, в сентябре 1970 года он записывает впечатления от обсуждения «Андрея Рублева» в университете:

«Боже! Какой уровень! Чахоточный и ничтожный…»[33]

Сам Тарковский не любил и не хотел объяснять содержание и смысл своих фильмов, считая, что это может и должен делать самый компетентный зритель – кинокритик. Но отношения кинематографа Тарковского и этого зрителя чаще всего были еще более драматичными, поскольку были лишены непосредственности и наивности обывателя, который мог задать «компрометирующий» вопрос режиссеру:

«Что Вас влекло в Казань: стремление донести до непонимающего зрителя суть Вашего искусства или чисто коммерческие цели? Я надеюсь на откровенность»

или

«Какие причины заставляют Вас снимать „не как все“? Ответ дайте, пожалуйста, по существу»[34].

В связи с этим интересен состоявшийся виртуально диалог одной из зрительниц Рены Шейко, частное письмо которой в адрес Неи Марковны Зоркой в связи с ее статьей о режиссере в «Кинопанораме» приводит Андрей Тарковский в «Дневниках» (23 апреля 1979 года). Автор письма пишет:

«Я – лишь зритель его фильмов. Фильмов, которые не кажутся мне таинственными, как иероглиф. Мне понятны мысли Тарковского, его историзм, его озабоченность судьбой России. Форма его фильмов, возможно, и сложна, и потому кто-то, выходя из рабочего клуба, как Вы пишете, может действительно не понять фильм Тарковского. И это действительно тревожный знак. Однако повинен тут не столько Тарковский, сколько „незнанья жалкая вина“, ибо наш зритель не видит сложных фильмов Пазолини, Бунюэля, Алена Рене, Феллини – тех больших художников, которые работают в мировой культуре и среди которых Тарковский занимает ведущее место»[35].

Составить представление о господствующем в советском обществе мнении по поводу нужных и полезных рядовому зрителю фильмов, об отношении к авторскому кино, уточнить позицию признанного кинокритика Н. М. Зоркой поможет обращение к ее вышедшей в 1981 году работе[36], один из разделов которой был посвящен анализу социологических исследований массового кинозрителя. При этом сама автор, хотя и считает, что количество выпускаемых в массовый прокат выдающихся режиссерских фильмов должно быть увеличено, в то же время находит и вполне закономерным чаще всего сопутствующий им коммерческий неуспех, в целом склоняясь к мысли о неизбежном разделении кинематографа на общедоступный и клубный.

Такая позиция противоречила самоощущению Тарковского, который хотел, чтобы его фильмы становились предметом размышлений для очень широкого круга зрителей, но, очевидно, абсолютно совпадала с мнением еще одной категории зрителей, которая не была настолько интеллектуальна, как обитатели новосибирского Академгородка или посетители московского «Иллюзиона», но в ее компетенцию входило формирование приоритетов культурной политики, в том числе и в сфере киноиндустрии.

Судьба фильмов Тарковского практически всегда решалась на самом высоком правительственном уровне[37]. Хранящиеся в архиве цк кпсс документы, связанные с выходом на экраны фильма «Андрей Рублев», позволяют реконструировать ситуацию изнурительной борьбы режиссера за возможность выхода фильма к зрителю[38]. Фильм все-таки вышел на экраны кинотеатров Москвы и Ленинграда, хотя было сделано только 277 копий (тогда как обычный тираж отечественных фильмов – 1500–3000 копий). Но при этом государственные чиновники считали необходимым выявлять, кто и когда смотрел фильм, обращали внимание на категорию зрителей и т. п. и с удовлетворением отмечали, что «из 208 сеансов только на 70 билеты были распроданы полностью»[39]. Руководитель всемогущего идеологического ведомства убеждал членов Секретариата в правильности действий своих чиновников: фильм не показывают, так как он мало кого интересует, с одной стороны, а с другой – его и не надо показывать, так как «в нем нет верного отражения определенного периода истории России, рассказа о жизни и творчестве Андрея Рублева», «судя по отзывам, картина оценивается неодинаково». Больше того, чиновник от культуры ссылается на компетентное мнение «многих кинематографистов», разделявших точку зрения автора опубликованной в газете «Комсомольская правда» статьи[40], который «достаточно объективно отражает просчеты этого произведения»[41].

Подобная ситуация повторяется с каждым новым фильмом Тарковского. Записи в «Дневниках» напоминают о долгой изнурительной переписке