Нрав Ричарда, во всех оттенках и подробностях, вполне укладывался в то представление об аквитанцах, которое возникало из рассказов его современника: принц дорожил услугами своего повара и знал толк в яствах. К тому же цитированный выше хронист был близок Ричарду, и мы еще встретимся с ним на коронации Ричарда в Лондоне.

Зная все это, легко представить себе, как мог повести себя граф Пуату и герцог Аквитании, узнав о намерении отца передать Аквитанию самому младшему сыну, Иоанну Безземельному. Ричарда отнюдь не устраивало обещанное ему взамен островное королевство; нет, Аквитания должна была остаться его личным фьефом. Обуздав ярость, охватившую его при известии о предложении отца, он попросил время на размышление, а сам поспешил вернуться как раз в Аквитанию, откуда и прислал ответ с недвусмысленным отказом. Итак, новая распря: на этот раз Ричарду противостояли Джеффри и Джон (Иоанн); эти двое призвали нескольких бывалых военачальников, служивших Генриху Младшему. В числе прочих явился знаменитый Меркадье, надолго запомнившийся обывателям Перигора и всей области Бордо.

Однако во время двух собраний двора: на День святого Андрея и на Рождество, мир (хотя и не доброе согласие) между тремя братьями удалось восстановить. Генрих II, в свою очередь, смог достичь соглашения с королем Франции; встретившись в Три, они договорились, что крепость Жизор — едва ли не вечное яблоко раздора! — остается королю Англии, как и его нормандский домен, при условии выплаты компенсации в 2750 ливров в анжуйской монете. Генрих также успокоил Филиппа Августа относительно участи сестры последнего, Аделаиды, которая жила в Вестминстере; она выйдет замуж за «одного из сыновей короля Англии». В завершение Генрих II, согласно обычаю и без каких бы то ни было оговорок, повторно принес подобающую присягу своему сеньору, королю Франции, за свои материковые владения.

Несколько позже и все еще в видах умиротворения Алиеноре было дозволено посетить Руан, где покоился ее сын Генрих Младший. Ричард сопровождал ее и согласился уступить ей, пока она жива, сюзеренитет над Аквитанией. В конце концов, дело касалось лично их, и глубокое согласие, царившее между матерью и сыном, никак не нарушалось, разве что мимолетно: Ричард продолжал осуществлять свои права графа Пуату и герцога Аквитанского, не спуская глаз ни с единого из своих вассалов. Он утвердил основание монастыря Фонтенле-Комте по уговору с аббатом Мейезэйским: последний получил фьеф в Кулянже, тогда как Ричард заложил новый город Сен-Реми-де-ля-Ай и издал хартию его привилегий. Еще он возобновил различные привилегии, пожалованные приходу в Шизе, а также тем, кто имел права на пользование лесом Монтрей.

В 1185 году Генрих II созвал Рождественскую ассамблею в Донфроне. Собрание вышло пышное и запомнилось еще и тем, что Плантагенету был предложен венец короля Иерусалимского: Балдуин IV Прокаженный преставился 16 марта того же года двадцати четырех лет от роду, в краткую жизнь свою познав страдания и украсив ее подвигами. Генрих II уже принимал крест двенадцатью годами ранее; он не стал с порога отказываться от короны, однако его притязания, судя по всему, не простирались так далеко и не были столь возвышенны.

В наступившем году случалось разное. Вначале, во время новой встречи в Жизоре, состоявшейся в Великий пост, то есть в начале весны, Филипп Август и Генрих II снова решили, что Аделаида выйдет замуж за короля Ричарда. Это происходило незадолго до того, как вдова «юного короля» Маргарита Французская вышла вторым браком замуж за Белу III, короля Венгрии. Затем Джеффри, граф Бретани, вечно недовольный отцовскими замыслами, изволил принять приглашение от короля Франции и провел лето в его владениях. Несколько недель подряд молодые люди не разлучались друг с другом: их видели вместе за столом, на охоте, на празднествах, следовавших друг за другом, на турнирах. Кончилось это все более чем печально: на одном из таких ристалищ, в августе, Джеффри Бретонский погиб. Подобные несчастья бывали нередки на такого рода играх, задуманных ради состязания в мужественной ловкости и изяществе, но опасных и жестоких.

Отчаяние короля Филиппа Августа поразило современников. Уж не опасался ли он обвинений или подозрений, будто сам заманил Джеффри в ловушку, прикрываясь искренней дружбой с погибшим? Во всяком случае, во время пышных похорон, устроенных Джеффри, казалось, будто король Франции, того и гляди, сам рухнет в свежевырытую могилу. Отпевали принца в Нотр-Дам-де-Пари, тогда еще совсем новом соборе Божьей Матери, первый камень которого был заложен лишь двадцатью тремя годами ранее, по почину епископа Парижского Мориса де Сюлли. За двадцать лет работы строители успели обустроить площадку, на которой хватало места для совершения богослужений, но по-настоящему ни крова, ни стен еще не было. Филипп радушно встретил вдову Джеффри, Констанцию, которая тогда была беременна; сына, родившегося уже по смерти отца, нарекли Артуром — именем из романов о рыцарстве. Мальчик должен был воспитываться главным образом при французском дворе, подобно своей старшей сестре Алиеноре. Много позже Филипп Август запретит собственному сыну Людовику всякое участие в турнирах.

Для Плантагенетов смерть Джеффри, последовавшая всего лишь через три года после кончины «юного короля», стала очень жестоким ударом: мужская линия рода утончилась, и материковые владения прекрасного королевства Плантагенетов могли пострадать. Генрих II был слишком изворотливым дипломатом, чтобы не понять: теперь, более чем когда бы то ни было, надлежало поддерживать мир с королем Франции. На Благовещение, 25 марта 1187 года, в Нонанкуре состоялась очередная встреча Генриха с Филиппом. Ричард, не считаясь с перемирием, по-прежнему продолжал враждебные действия. Филипп Август воспользовался этим и совершил, с выгодой для себя, вылазку в Берри, где овладел двумя укрепленными пунктами: Грасэ и Иссуденом.

Одно обстоятельство, не вполне предвиденное, в корне изменило жизнь государей Запада. На протяжении многих лет вести, приходившие из Святой земли, становились все более неутешительными, и папа Урбан III вынужден был вмешаться и восстановить мир между графом Пуату и королем Франции. Теперь же события за морем приняли и вовсе трагический оборот: раздоры между князьями-крестоносцами, несостоятельность короля Иерусалимского, которым по крайне неудачному выбору стал один из Лузиньянов, а именно Ги, наконец, и более всего, ратная доблесть султана Саладина, уже объединившего под своей рукой Египет и Сирию, — все это поставило хрупкое Латинское королевство, и без того пребывавшее в опасно неустойчивом положении, на грань катастрофы. 4 июля 1187 года, в День святого Мартина «вспыльчивого», произошла битва на отрогах Хаттина. После нее войско франков практически прекратило существование, так что города, для завоевания которых столетием ранее были пролиты реки крови и слез, один за другим переходили в руки победителя. Акра пала 10 июля, Яффа и Бейрут — 6 августа, наконец, сам Святой Град Иерусалим был оставлен 2 октября того же рокового 1187 года.

Вести эти взбудоражили весь Запад и вызвали сильные чувства, благоприятствовавшие делу защиты Святой земли, которую христианский мир считал своим достоянием и на которой Христос явился и жил во плоти, претерпел смерть и восстал из мертвых.

Ричард одним из первых — уже на следующий день по получении известия о падении Иерусалима — взял крест из рук епископа Варфоломея Турского. Перед этим он побывал у короля Франции — он сам запросил примирения, которое было устроено его кузеном, графом Филиппом Фландрским. Хронист Гервасий Кентерберийский передает содержание беседы, произошедшей между недавними противниками. Ричард пребывал в задумчивости и вдруг возжелал мира, что позволило бы ему отправиться за море: «Я бы босиком отправился в Иерусалим, дабы снискать его благодать». На это Филипп отвечал: «Нужды нет идти туда пешим, бос ли ты, или обут; но вот если такому, как ты, дать коня да доспехи покраше, глядишь, и доберешься».