не получалось, с весельем или без него. В контрасте, конечно, с моей сестрой, у которой получалось всё. Учительницы сквозь пальцы смотрели на мои колупания по клавишам и подглядывания в ноты, где было подписано, куда ставить пальцы.

Промучилась я несколько лет, выучила кое-какие произведения, сдала их, и от меня отстали. Оправданием была подобная проблема у папы — слух был, играть не мог.

У Людмилы Ивановны был довольно обширный класс, все мне более-менее знакомые люди. Других преподавателей не помню, хотя они были. У нас, ее учеников, был определенный стиль и качество звука, отличающие нас на академконцертах от других музыкантов.

Статистикой не интересовалась, но были люди, продолжившие музыкальную карьеру.

Много слышала о дочке Тане, счастливой обладательнице свободного времени моей любимой учительницы и поэтому объекта моей зависти. Она окончила музыкальное училище и поступила в киевскую консерваторию. Я жадно слушала рассказы об этой жизни Богов. К финалу моего седьмого, последнего, класса узнала триумфальное известие о приближающейся свадьбе Тани.

Я в первый и последний раз ходила в гости к Людмиле Ивановне по завершению седьмого класса — прощаться. Увидела красавицу Таню, ее волшебное шифоновое кремовое платье, как из прошлого столетия. Людмила Ивановна шила под него чехол, так как шелк был очень тонкий и полупрозрачный. И даже познакомилась с женихом-музыкантом, тоже студентом консерватории.

Это была прекрасная сказка с красивой свадьбой в финале и захватывающей жизнью впереди. От нее хотелось следовать по стопам Тани к искусству, принцу, счастью. Ее образ, как мираж, вдохновлял и туманил голову.

Мои ближайшие соратники-ученики были более прозаичны, но не просты. Девочка Таня, очень беленькая и прозрачная, была на год младше. Меня впечатлила история о ее чувствительности. Она съездила на весенние каникулы в Ленинград, и у нее критически упало зрение. Впечатления от увиденного великолепия перегрузили психику и глаза. Зрению надо было восстановиться, она не занималась последнюю четверть в том году, была на длительном больничном.

Я не знала о такой глубокой впечатлительности детей, для меня это было открытием. Хотя мое собственное зрение падало каждый год, о своей чувствительности я не подозревала.

Мальчик на год младше, который запал мне в душу, — Вадик Шпунт. Маленький, хорошенький и кудрявенький, его легко было дразнить шпунтиком. Он на все занятия по специальности ходил со своей целеустремленной еврейской мамой. Она ловила каждое слово учителя и занималась с Вадиком дома. Вадик был прилежным ребенком и, даже став подростком, не взбунтовался. Занимался по три часа в день и играл хорошо, его готовили в музыканты. Знаю, что он поступил после школы в училище, но после я о нем ничего не слышала.

Я была помешала на красивой лирической музыке — с прогрессом по классу скрипки ее становилось все больше. Производить красоту собственноручно — интимное и изысканное удовольствие, которое достигается ценой долгих часов занятий. С долгими часами была загвоздка. Я не могла себе представить такую лазерную концентрацию больше, чем на два часа. Для школы было достаточно, а для большой музыки и карьеры — нет.

Я заранее знала, что мне не потянуть концерты Мендельсона и Венявского, но с придыханием и подкашивающимися от восторга коленками слушала их исполнение под дверью класса. Открыть дверь означало прервать это чудо.

Или воочию смотреть, как ученик напрягается, рождая звуки. Я смотрела снизу вверх на старших, которые достигли таких высот, когда приходила в школу на стыке моих уроков с уроками старших.

Сложная скрипичная музыка — очень красивая. Сложность и красота сочетались в моем понимании. Спасибо, дома были виниловые пластинки, на которых самые виртуозные исполнители делились своими дарами, при этом без усилий с моей стороны. Это был выход, так как подниматься на профессиональный Эверест я не мечтала.

Классе в пятом у моей сестры началась ломка. То, что для меня было бальзамом, для нее становилось занудством. Она не контачила с Людмилой Ивановной так, как я, и ей стало скучно. Начала жаловаться маме, что хочет бросить. Саша научилась играть на пианино сама и чаще играла на пианино, чем на скрипке. Мама подсуетилась и нашла правильный ход. Она по сарафанному радио вышла на изумительного педагога, который и мертвого мог расшевелить и заинтересовать.

Изя был классической скрипичной национальности и имел безукоризненное чувство юмора. Его шуточки сестра цитировала дома с большим восторгом. В музыкальной школе он работал на полставки, главной работой был городской симфонический оркестр — он был концертмейстером вторых скрипок. Филармония и пятая музыкальная школа находились далеко — в новой части города, а это почти час езды на общественном транспорте. Но это не смущало мою сестру. После первой встречи с ним она была очарована и согласилась перевестись в его класс.

Смена учителя трансформировала занятия в удовольствие и дала ей второе дыхание, обогатила репертуар и добавила новые знакомства с новой музыкальной тусовкой. Открыла двери новой тусовки и для меня.

Я ездила на акдемконцерты и мероприятия в новой школе Саши. Теперь, на концертах филармонии, на которые стало хотеться ходить, можно было махать ручкой преподавателю и перекидываться с ним парой слов. Эта причастность к музыкальной карьере грела душу и наполняла гордостью.

Моя сестра освободила меня от себя и предоставила мне автономию. Всю жизнь я была под сенью ее талантов, и мои слабые попытки проявиться меркли в ее лучах. То, что сестра училась теперь в другой школе, открыла мне двери для свободы.

Я увидела себя как отдельную единицу и стала больше проявляться. Я была уверена, что меня держат в музыкальной школе только за мои достижения, а не как сопровождение. Перешла из разряда средних учениц в любимые и многообещающие. Самыми многообещающими были, конечно, люди, которые выкладывались по полной.

При всей моей любви к музыке я не могла заниматься по три часа в день и больше. Честно говоря, меня эта перспектива немного страшила. Чтобы чего-то достичь, нужно вложить очень много времени в занятия музыкой.

Кроме специальности — скрипки, моим самым любимым предметом в школе была музыкальная литература. Заходило легче легкого. Два прекрасных предмета — музыка и литература — в одном.

Рассказывали нам о жизнях композиторов, до гугла об этом можно было узнать из музыкальной энциклопедии. Обычно для этого нужно было идти в библиотеку, но у нас была дома такая книга. Через истории их жизней музыка обретала дополнительные краски. Почти все они преодолевали тяжкие препятствия и писали музыку вопреки обстоятельствам.

Мы запоминали отрывки произведений, определяли их на контрольных. Рассказы о композиторах захватывали меня, и учительница тоже очень нравилась