на том цветочном диване в неформальной гостиной, и я хотела его каждый раз в промежутках, и я хочу его сейчас. Я чувствую пульсацию желания в своей крови, чувствую, как мои губы расходятся под его губами, и понимаю, что я так близка к тому, чтобы дать ему то, что он хочет.

Это же не может уже навредить, правда? Я уже не девственница. Кто может узнать? Я могу немного опоздать.

Николай будет в ярости, если я опоздаю. Он скажет, что я ставлю под угрозу весь план. И он будет прав. Но рот Адрика уже на моем горле, его губы касаются того места под ухом, которое, как он знает, нравится мне больше всего, а его рука, как я и знала, забирается мне под юбку.

— Не делай этого, — шепчет он мне на ухо. — Боже, я хочу тебя так сильно, что мне больно, Марика. Я не хочу тебя отпускать.

Я закрываю глаза, второй раз за сегодняшний день сдерживая слезы. Не потому, что Адрик причиняет мне боль, а потому, что я тоже не хочу его отпускать… пока, а может, и никогда. Мне нужно время, чтобы понять, что это такое, просто ли это первый порыв похоти или может быть что-то большее, устанет ли он от меня или его чувства искренни. А у меня нет этого времени. Пока нет.

Его рука оказывается между моих бедер, и моя защита рушится. Он тянется к моей второй руке, прижимая ее к передней части своего обмундирования, и я чувствую, как он тверд. Он тверд и жаждет меня, и я не могу отказать ему.

Я не могу отказать себе.

Его пальцы скользят между моих складок, и он стонет мне в ухо.

— Ты такая мокрая для меня, — шепчет он. — Ты не можешь говорить мне, что не хочешь меня, Марика. Я чувствую, как сильно ты хочешь.

— Я никогда не говорила, что не хочу, — слабо шепчу я, чувствуя, как он проводит кончиками пальцев по моему клитору.

— Позволь мне войти в тебя. — Его зубы касаются мочки моего уха. — Я хочу, чтобы моя сперма была в тебе, когда ты сидишь и разговариваешь с этим мужчиной. Я хочу, чтобы он, блядь, чувствовал мой запах на тебе, если будет достаточно сильно вдыхать. Дай мне это, Марика…

Я принимаю противозачаточные всего день. Не думаю, что этого достаточно, но я могла бы принять таблетку, чтобы завтра быть спокойной. Я скажу Адрику, чтобы он купил ее для меня. Я слышу, как рационализирую это в своей голове, потому что то, что он говорит, так чертовски сексуально.

— Пожалуйста, Марика… — простонал он, другой рукой задирая мою юбку выше, пальцами под трусиками, оттягивая их в сторону. — Позволь мне трахнуть тебя и войти в тебя. Прежде чем ты…

— Да. — Я выдыхаю это слово, задыхаясь, пока его пальцы перекатываются по моему клитору, моя киска настолько мокрая, что я знаю, что пропитала свои трусики только от его поцелуя, прежде чем он коснулся меня. До Адрика я никогда не понимала, как это, хотеть кого-то, а теперь не могу представить, что хочу кого-то другого.

Особенно жестокого мужчину, за которого мне положено выйти замуж.

Мои руки шарят по пуговицам его брюк, расстегивая ширинку, пока он дразнит мой клитор, заставляя меня расстегивать его с большим трудом. Он стонет, когда я освобождаю его член, моя рука обхватывает его горячую, твердую длину, и он не теряет ни секунды, прежде чем схватить меня и прижаться своим ртом к моему.

Он поднимает меня, отбрасывая шелковую юбку в сторону, а трусики убирает с моей набухшей плоти, и мои ноги без раздумий обхватывают его талию, все мое тело жаждет его. Я забыла, где должна быть и что должна делать, все, кроме набухшей головки его члена, прижатой к моему входу, и того, как мое тело пульсирует от предвкушения, его приятного растяжения, когда он проникает в меня одним жестким толчком, который, как я знаю, должен быть собственническим, который он хочет, чтобы я ощущала все время, пока я сижу за ужином.

Я не должна находить это эротичным, но я нахожу. Мысль о том, что я сижу напротив Тео Макнила, самого влиятельного человека в Чикаго, человека, который станет моим мужем, и все еще чувствую боль от члена Адрика, боль от моей ушибленной плоти, горячую влагу от его спермы, пропитавшую мои трусики…

— Блядь, о боже… — стону я в губы Адрика, и все мое тело сильно сжимается, когда я кончаю от этой мысли, мои бедра качаются на его бедрах в отчаянном, нуждающемся движении, когда я скрежещу по нему, желая получить больше удовольствия, когда оно прорывается сквозь меня, его собственные бедра двигаются по мне в жестких, толчкообразных толчках, более жестоких, чем он когда-либо трахал меня раньше. Я чувствую в нем отчаяние, потребность, и это заставляет меня чувствовать, что мой следующий кульминационный момент наступает снова, прежде чем первый полностью отступит.

— Господи, Марика, как же хорошо…, — стонет он мне в губы, прижав меня к двери, и я знаю, что если кто-нибудь пройдет мимо, то сможет услышать. Мне следовало бы больше беспокоиться об этом, беспокоиться о том, что нас поймают, но все, о чем я могу думать, это о том, как мне хорошо, как сильно я хочу, чтобы он продолжал входить в меня, заполнять меня, и мысль о том, что он первым вошел в меня, заставляет меня снова и снова быть на грани.

Это кажется запретным, табу и всем тем, что я никогда, никогда не должна себе позволять. Но я позволяю, и я не могу притворяться, что не хочу этого так же сильно, как и он.

— О боже, Марика… — Его рот втягивается в мое горло, его бедра тверды и настойчивы, его руки прижимают меня к двери, впиваясь в мою талию. — Я так чертовски близок. Скажи, чтобы я кончил в тебя, скажи, чтобы я, блядь, кончил…

Я могла бы сказать ему нет. Я должна сказать ему нет, но я тоже этого хочу.

— Кончи в меня, — рвано дышу я, прижимаясь к нему, упираясь ногами в его талию, притягивая его ближе, и понимаю, что в этот момент