Вот и сейчас Ренье – высокий, поджарый, с широкими плечами и мощной шеей, с коварной ухмылкой на змеящихся губах, глядит на Каролинга… Карл же жалок – лоб покрыт бисером пота, взмокшие рыжеватые кудряшки слиплись, лицо раскраснелось, вздернутый нос без спинки утопает среди пухлых щек, неопределенного цвета глазки недобро выглядывают из-под тонких, едва обозначенных бровей. Совершенно тщетно он пытается придать себе горделивый вид.

– Почему вас не было на утренней мессе вместе с вашим королем? Вы не присутствовали также при выезде на охоту. Вы действительно поджидали нас здесь? Кстати, и ваш сын Гизельберт не явился приветствовать нас. Неудивительно, что у вас во дворце царят такие порядки! Моя невеста жалуется, что пропала ее статс-дама, благородная Аранбюржа, и едва удалось подобрать ключи к сундукам с платьями принцессы. Подойдите сюда, любезный граф Альтмар, подтвердите мои слова. Во дворце все с ног сбились, подыскивая, во что бы одеть Фрерону…

Словно ища защиты от Ренье, Карл жался к своему фавориту, рослому, светловолосому графу. Уже давно было замечено, что Карл охладел к прелестям дам и все чаще льнет к таким вот рослым крепким придворным. Нынешний его фаворит из простого стражника у дверей королевской опочивальни в считанные недели стал графом Аррасским. Оттого-то знать и настояла, чтобы король ради продления рода обручился с саксонской принцессой. Но даже на встречу с невестой Карл прибыл рука об руку с дорогим его сердцу Альтмаром. Сейчас этот новоиспеченный граф лишь тупо улыбался и твердил что-то насчет того, что оленуха и в самом деле слишком светлая, и королю, пожалуй, и в самом деле не стоило проливать ее кровь.

Ренье же, проигнорировав слова Карла об исчезновении дамы Аранбюржи, проговорил:

– Не гневайтесь на Гизельберта, государь. Я уже говорил вам, что мальчишка остался в Вердене по причине нездоровья. Меня же в самом деле не было сегодня с утра во дворце Аахена. Но мой канцлер архиепископ Ратборд, похоже, неплохо справился с подготовкой к охоте. Я же оказался у вас на пути случайно. Я ехал из аббатства святой Моники, где покоится прах моей незабвенной супруги Альбрады – да будет земля ей пухом. Ведь сегодня день Пресвятой Богородицы,[74]и я возымел желание вознести молитву над ее могилой.

И герцог набожно перекрестился.

Однако Карл насмешливо прищурился.

– Как это трогательно, клянусь благостным небом! Наверное, вы просили у духа своей жены прощения за то, что, не прошло и месяца со дня ее кончины, как вы уже просили руки моей дочери Гизелы?

Ренье почувствовал, как в нем вскипает злость. Уже второй раз этот коротышка Каролинг при посторонних намекает на его неудачное сватовство. Герцог перестал улыбаться и резко шагнул вперед. С силой, которую, казалось, трудно ожидать в его не слишком массивном теле, он поднял тучного Карла и почти швырнул в седло, да так, что у того лязгнули зубы.

– Теперь можете наслаждаться зрелищем, как собаки будут пожирать кишки оленя. Я же покидаю вас, государь. Мой канцлер позаботится о том, чтобы пир во дворце прошел достойно.

Теперь он и сам вскочил в седло и поехал прочь. Эврар, до этого державшийся в стороне безмолвно, как тень, двинулся следом.

– Куда теперь? – спросил он, когда они отъехали на достаточное расстояние. – Вернемся узнать, как обстоят дела в Молчаливой Башне?

Ренье отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты поедешь туда один. Я же двинусь к Святой Монике. Мне надо показаться там, дабы глупые монахини могли впоследствии подтвердить, что сегодня я молился на могиле супруги.

– А как же Аранбюржа? Разве вас уже не волнует то, что она наверняка сообщила?

– Ты глуп, Эврар, – отрубил герцог. – Леонтий способный человек и сделает все без меня. Но ты приедешь за мной, когда у вас будет что поведать.

Ударив шпорами коня, он двинулся вверх по склону в сторону монастыря.

Бревенчатая постройка монастыря Святой Моники располагалась на самой вершине холма. Здесь Ренье немного помедлил, глядя вниз, в долину, где покоился, как жемчужина в цветке, Аахен. Дымы хижин поднимались над старыми стенами города, солнце блестело на крестах храмов, озаряло величественный восьмигранный купол главного собора. Христианский мир по сей день дивился этому чуду, возведенному Карлом Великим из мощного камня и мрамора, когда он избрал Аахен столицей своей империи. Там, под полукруглым сводом базилики, среди ослепительно совершенных колонн покоился прах великого императора. Паломники падали ниц при виде этого великолепия. Карл Простоватый, когда впервые увидел гробницу знаменитого предка, даже прослезился. Да и сейчас, когда с вершины холма Ренье глядел на купола и коньки крыш города, он испытывал щемящее сладкое чувство. Лотарингия, сердце христианского Запада, колыбель Каролингов! Орел на высоком шпиле главного собора сверкал, как драгоценность.

– Все дьяволы преисподней! – вскричал герцог этой земли. – Клянусь ликом Господа, я скорее покроюсь проказой, чем кому-либо уступлю этот край! Скорее я сдохну как пес, чем позволю другому надеть корону Лотаря!

Ренье Длинная Шея был глубоко убежден, что достоин этого венца. В жилах его тоже текла каролингская кровь, и он по матери был внуком императора Лотаря I. Когда-то его отец, простой мелит, возвысился при посредстве брака на похищенной им принцессе Эрменгарде. Отсюда и пошло величие рода Ренье. Все, кто роднился с Каролингами, тотчас поднимались на недосягаемую высоту по сравнению с остальными смертными. Ренье же был честолюбив вдвойне. Дерзкая кровь отца-воина смешивалась в нем с несокрушимым высокомерием его матери. Его наследственные земли лежали среди земель исконных Каролингов, его предков. Он был графом Эно, Эсбей и Лимбурга, владетелем нижнего течения Мааса, богатых угодий в Геннегау, Газбенгау, Арденнах, светским аббатом Эхтернаха и Ставло. Он рано почувствовал вкус к власти. Даже когда император Арнульф прислал править в Лотарингии своего бастарда Цвентибольда, Ренье не лишился своего положения. Кто такой был Цвентибольд? Он явился в эти земли, не имея никаких связей, не пользуясь ни малейшей поддержкой мятежных лотарингских феодалов, распоряжающихся здесь всем. Однако уже тогда они считались с Ренье, даже боялись его. Он был жесток и смел, к тому же ему было не занимать знания людской природы и прирожденного умения повелевать. И он был их земляком, с которым стоило считаться. А то, что Цвентибольд все же смог возвыситься и даже нацепить венец Лотаря – это лишь потому, что Ренье все это время был занят борьбой с норманнами у побережья. Когда он вернулся, Цвентибольд уже прочно обосновался в Аахене, окруженный войсками отца-императора. Но Ренье и тут не растерялся. В считанные дни он стал его ближайшим другом и советчиком. Тогда же он был пожалован титулом герцога и стал фактическим правителем страны. Цвентибольд оказался мальчишкой, погрязшим в пьянстве и разврате. Ренье же, давно понявший, что нет ничего слаще ощущения собственной власти, упивался своим могуществом, заставляя трепетать перед собой, и был крайне щепетилен в вопросах престижа этой власти. Поэтому он, видимо, и не сдержался, когда хмельной Цвентибольд при свидетелях запустил в него ночным сосудом.