Солнце уже садилось, и Менедему не хотелось пробираться в бухту в темноте. Он также боялся совершить роковую ошибку — что было вполне возможно — и посадить «Афродиту» на камни. Чем так рисковать, лучше уж провести ночь на якоре в море, а гребцы пусть поспят на банках.

Разумеется, экипажу это не слишком понравится. Ночевать в море приходится частенько, особенно во время плавания по Ионическому морю из Эллады в Италию, но когда такое приходится делать в первую же ночь, это считается дурным предзнаменованием.

Однако до заката еще было далеко, когда Аристид закричал с носа:

— Бухта, капитан!

Впередсмотрящий показал вправо. Спустя мгновение он издал вопль:

— Ойя! Этот вонючий павлин клюнул меня в ногу!

— Теперь ты должен быть поосторожней, — отозвался Менедем.

Потянув за рукояти рулевых весел, он направил судно в крошечную гавань.

На носу Аристид бросил в море линь со свинцовым грузилом, чтобы измерить глубину.

— Десять локтей! — выкрикнул он.

Менедем помахал рукой, чтобы показать, что он расслышал.

Глубина была более чем достаточной.

По команде Диоклея гребцы левого борта стали грести в обратную сторону, а гребцы правого борта продолжили грести как и раньше, в результате чего «Афродита» сделала полукруг. Когда она повернулась кормой к берегу, келевст крикнул:

— Суши весла! — Что и было выполнено. — А теперь, — велел Диоклей, — гребите назад — все разом — и выведите судно на песок.

Он стукнул колотушкой в бронзу.

После нескольких гребков фальшкиль «Афродиты», сделанный из крепкого бука, чтобы защитить находившийся под ним киль, царапнул песок: судно достигло берега.

— Суши весла! — снова крикнул начальник гребцов.

Моряки повскакали с банок, чтобы оттащить суденышко подальше от воды.

Менедем, очень довольный тем, как все прошло, кивнул.

— Первый день удался на славу, — сказал он, обращаясь ко всем вместе и ни к кому в отдельности.

* * *

На берегу потрескивал костер.

Сидя вокруг него, моряки ели хлеб с оливками и маслом и пили дешевое вино. Некоторые натирали кожу, особенно содранные в кровь ладони, остатками оливкового масла. Несколько небольших рыб, пойманных в гавани, и пара кроликов, которых моряки подбили камнями, жарились над пламенем костра, распространяя соблазнительные запахи: после скромного опсона из хлеба и вина экипажу «Афродиты» предстояло настоящее пиршество.

Соклей заметил, что его двоюродный брат пристроился возле самого большого и самого яркого костра. Менедем выплюнул оливковую косточку и выпил вина из точно такого же кубка, какой назначил для питья на симпосии. Этот человек повсюду чувствовал себя как рыба в воде: и сидя на песке в компании гребцов, и пируя в богато украшенном андроне. Соклей вздохнул. Сам он нигде не чувствовал себя в своей стихии, за исключением, может быть, Лицея.

Но хватит праздных размышлений, пора заняться делом.

Тут Менедем встал и направился к двоюродному брату.

— Радуйся! — окликнул он его. — Чем собираешься заняться?

— Хочу проверить павлинов, — ответил Соклей. — Честно говоря, что-то не нравятся мне они.

— А что стряслось? — резко спросил Менедем. Потом, спохватившись, задал вопрос по-другому: — С чего ты взял, братец, что с ними что-то не так?

И эта перемена тона рассердила Соклея. Если Менедему не понравится услышанное, он просто найдет удобный предлог, чтобы вообще ничего не делать!

Пытаясь не показать своей ярости, Соклей ответил:

— Они, похоже, ослабели. Вряд ли птицам по душе сидеть взаперти целый день. Не думаю, что это им на пользу.

Но, разумеется, Менедема доводы брата не убедили.

— Скажи об этом Аристиду, — ответил он. — Павлин клюнул его до крови как раз перед тем, как мы причалили.

— Мне плевать, — ответил Соклей. — Помнишь, какими несчастными выглядели птицы, когда мы принесли их от Химилкона домой? Помнишь, как павлины приободрились, когда им позволили бегать по саду? Им нравится двигаться. Моя сестра до потери сил отгоняла их от своего палисадника с целебными травами. А теперь бедняги снова сидят в клетках и опять начинают чахнуть.

— С ними все будет прекрасно. — Но в голосе Менедема не слышалось особой убежденности.

Ну что же, раз до Менедема никак не доходит, придется напомнить ему, какая цена заплачена за павлинов.

— Три мины двадцать четыре драхмы и три обола — это большие деньги, — сказал Соклей. — Нам нужно довезти птиц здоровыми. Ты сам это прекрасно знаешь.

Вздрогнув, Менедем спросил:

— И что мы должны предпринять, как ты думаешь?

Как всегда серьезно, Соклей начал:

— Ну, мои предписания будут следующими…

Менедем залился смехом.

— У нас что, появился новый Гиппократ, специалист по павлинам? Ты уже почти перешел на аттическое наречие. А когда ты начнешь рассуждать, как лечить наших птиц, то небось станешь изрыгать ионийский диалект? «Человек 'скочил на 'оевого коня и 'росил его в 'алоп, ударив 'ичом». — Он произнес это, опуская звонкие согласные в начале слов, как делают эллины-ионийцы.

Моряки вокруг костров засмеялись и стали подталкивать друг друга локтями: Менедем здорово изобразил ионийский выговор. Соклей с трудом сохранил спокойствие.

— Мои предписания будут следующими, — повторил он настолько угрожающим тоном, что его двоюродный брат затих и начал слушать: — При малейшей возможности давать птицам побегать на воле.

— Что?! Ты предлагаешь выпустить их сейчас?! — Брови Менедема изумленно взлетели. — Они убегут, потеряются, и лисы так никогда и не узнают, какой дорогостоящий ужин им попался этой ночью!

— Если хочешь знать мое мнение, любая лиса, которая попытается схватить павлина, в то же мгновение пожалеет об этом.

Соклей пнул золотистый песок. Теперь он злился на самого себя. Теофраст обязательно сумел бы остроумно высмеять неуместные опасения Менедема. Впрочем, Теофраст мог остроумно высказаться почти о чем угодно.

— Я не имел в виду, что мы должны отпустить павлинов прямо здесь, тем более на ночь глядя. Но они должны иметь возможность двигаться, пока мы в море, где у них нет возможности улизнуть.

— Да, они не смогут улизнуть во время плавания, это верно… Если только не прыгнут в воду, — согласился Менедем. — Но павлины порядком глупы, поэтому вполне могут такое сделать. И я скажу тебе, что еще они сделают: эти птицы сведут гребцов с ума! Или ты считаешь, что я не прав, о почтеннейший?

Его жгучий сарказм не сумел испепелить Соклея, который ответил: