Листон подал Сквайеру знак, а сам тем временем уже взял в руку скальпель. Сквайер же приблизился к застонавшему Черчиллю с ингаляционным аппаратом, просунул в искривившиеся от страха губы трубку и установил на его нос специальный зажим.

Затем он попросил больного вдохнуть. Черчилль попытался исполнить эту команду, но тут же зашелся в приступе кашля, отчего трубка с насаженным на нее мундштуком выскользнула изо рта больного и отлетела далеко вперед.

Один из первых аппаратов для наркоза.

Это его изображение появилось в газете «Иллюстрэйтед Лондон Ньюс»

от девятого января 1847 года

С задних рядов до меня уже стали доноситься смешки. Несмотря на холод, лицо Сквайера было влажным от пота.

Черчилль вдохнул снова, закашлялся, но на этот раз трубка осталась у него во рту, поскольку Сквайер удерживал ее рукой. Черчилль рефлекторно сделал новую попытку освободиться от трубки. Но несколько секунд спустя он вдруг перестал оказывать всякое сопротивление. Будто бы пораженный сильным ударом, он уронил голову набок. Его тело ослабло. Он затих.

В установившейся тишине Сквайер громогласно заключил: «Я полагаю, этого достаточно!»

«Займитесь, пожалуйста, артериями, мистер Кейдж», – распорядился Листон. Некоторое время спустя, развернувшись к трибуне, он добавил: «А теперь, уважаемые джентльмены, засекайте время…»

Я наблюдал, как занимавшие трибуну студенты и врачи стали вынимать из карманов часы, очевидно, приготовившись следить за временем, которое потребуется Листону на ампутацию ноги. Между тем Листон уже поднес вооруженную скальпелем руку к ноге пациента. Он сделал круговой надрез. С молниеносной быстротой он вырезал сначала верхние, а затем нижние лоскуты мягких тканей. Санитар подал ему пилу. Полдюжины возвратно-поступательных движений. Ренсоум бросил ногу в образовавшуюся у стола горсть костной муки. «Двадцать восемь секунд», – прошептал Сквайер. Листон выпрямился над столом, выражение его лица было совершенно отсутствующим.

В операционной было очень тихо.

Его взгляд скользнул вверх по рядам зрителей.

Как завороженный, с недоумением посмотрел он на лицо Черчилля… Оно было неподвижно.

Только когда Листон окончил перевязку и убрал от бинтов руки, Черчилль пошевелился. Он двигал своими бледными губами, а после открыл глаза. «Ни в коем случае нельзя ничего ампутировать мне. Я этого не переживу».

Листон молча и пристально смотрел на него. Он подал знак своим помощникам. Те подняли с пола ампутированную ногу.

Черчилль беспомощно закрыл глаза.

Листон расправил плечи и оглядел все и всех вокруг себя. В его взгляде не было неуверенности.

«Этот фокус янки, – вдруг загрохотал его голос, – раз и навсегда покончил с месмеризмом».

Ампутация ноги под общим эфирным наркозом, произведенная Робертом Листоном двадцать первого декабря 1846 года, стала первой безболезненной операцией в Европе. Она выстлала путь для победного шествия эфирного наркоза через всю Великобританию, Германию, Австрию, Францию, Швейцарию, Италию, Россию.

Это шествие было настолько стремительным, что моя мечта – проследить весь его путь из начала в конец – воплотилась за ничтожно малый срок. Уже в конце 1847 года во всех странах с устоявшимися медицинскими традициями оперировали без боли – под эфирным наркозом.

В конце января я вернулся из Англии на континент. Я очень боялся потерять из виду следы той процессии на европейских мостовых, поэтому в течение целого года я с необычайным прилежанием занимался поисками пионеров хирургии, которые подготовили для эфира европейскую почву – от Мальгеня до Гейфельдера и от Мажанди до Шу.

К двадцать третьему января 1847 года я окончил дела в Лондоне и подготовил все для отъезда в Булонь.

За день до того, двадцать второго января, я грелся у камина в гостиной, пролистывая случайно попавшую под руку лондонскую газету, название которой давно выпало у меня из памяти. Так я наткнулся на репортаж корреспондента из Эдинбурга, напечатанный под заголовком «Рождение без боли». Несколько предложений из той статьи мне особенно запомнились. Здесь я попробую приблизительно восстановить их, опираясь на общий смысл: «Девятнадцатого января доктор Джеймс Янг Симпсон, хорошо известный эдинбургский профессор акушерства, содействовал безболезненному появлению на свет ребенка жительницы нашего города, чьи схватки были особенно мучительными. Как удалось выяснить, это были первые в мировой акушерской практике безболезненные роды. Такое развитие событий стало возможным благодаря смелому решению профессора Симпсона: он воспользовался недавним революционным изобретением, а именно наркозом, чтобы облегчить боль роженицы. Профессор Симпсон придерживается мнения, что эфир не является идеальным болеутоляющим средством при родах, но вместе с тем уверен, что в скором времени среди известных человечеству химических паров найдется такой, который сможет послужить надежной опорой акушерству». Я отложил газету в сторону и, в сущности, в ту же самую секунду решил, что стоит немного отсрочить отъезд во Францию и вместо того отправиться в Эдинбург, чтобы разыскать там профессора Симпсона.

Утром двадцать третьего января я уже был на пути в столицу Шотландии. Двадцать пятого, прибыв в гостиницу, где я заранее нанял комнату, я написал письмо Симпсону с просьбой принять меня. Ответ от него пришел в тот же день, и вечером двадцать шестого января я оказался у дверей дома № 52 на Квин-стрит, где со своей семьей жил Симпсон. Ему на тот момент было около тридцати шести лет.

Это был внушительный, но внешне очень простой дом, без излишеств и даже несколько угловатый. Тогда он являлся своего рода местом паломничества для многочисленных женщин со всех концов света. Они искали у Симпсона избавления от своих болезней, разнообразие которых было довольно широко. Несмотря на всю популярность Симпсона, по меркам современной науки, успехи его были более чем сомнительны. В океане недугов, страданий, врачебной беспомощности, который покрывал тогда весь мир, пациенты становились все менее взыскательны к смыслам, вкладываемым в понятие «врач-полубог».

Когда я вошел в кабинет Симпсона, он, невысокого роста, но при этом грузный и необыкновенно раздавшийся вширь, стоял у письменного стола. И это массивное, почти жирное тело венчала не менее выдающаяся голова: лоб его был очень высок, волосы растрепаны, глаза были светлыми и сияющими. Он производил впечатление суетливого и добродушного толстяка, брызжущего энергией неугомонного духа, но в то же время отличавшегося неискоренимой твердолобостью и жаждой непримиримой борьбы, каковые вполне могли быть присущи человеку, выросшему от босоногого сына пекаря в Батгейте до профессора медицины. И на этом пути ему пришлось основательно поработать локтями.

Собственное изобретение так вдохновило его, что он заговорил о нем без лишних предисловий. Позже я узнал, что он в свои студенческие годы, которые пришлись как раз на то время, когда Листон еще практиковал в Эдинбурге, сбежал из операционной полный ужаса, насмотревшись, как Листон вырезает раковую опухоль из груди пациентки под ее душераздирающие крики. Тогда ему пришла в голову мысль, что стоит подыскать другую профессию. Но постепенно он сумел преодолеть этот страх… Однако он так и не смог справиться со своей чрезмерной чувствительностью. Во время операций он так мучился от воплей его жертв, что много лет назад занялся поисками средства – на роль которого не сгодился месмеровский гипноз, – ослабить боль. Поэтому новость об изобретении эфирного наркоза явилась для него облегчением.