Хотя, когда нас обнаружили, Бэртрада была готова на весь свет кричать о своей любви. Вот тогда-то в моем сердце и дрогнуло что-то. И в разговоре с королем я не солгал, говоря, что восхищаюсь его дочерью и готов служить ей до конца дней.

Грозный Генрих Боклерк тогда был на удивление мягок со мной. Мягок, но после того, как меня привели к нему из Фалезской башни в цепях.

— Я сам знаю, на что способна страсть, — глухо сказал он.

Но потом говорил со мной только о делах. И я понял, что он ждет от меня, понял, что у него все продуманно. Львом Справедливости называли его, этого тирана, сжавшего свои владения в железном кулаке. Однако я, знавший многих повелителей, все же восхитился, как он тонко и продуманно вел дела. Ему нужен был свой человек в Норфолке, однако этот человек должен был происходить из строй саксонской знати, кого он мог возвысить в противовес надменной англо-нормандской аристократии. И одновременно этот человек должен был иметь связи среди церковников. Я подходил на эту роль и как избранник его дочери, и как человек известный в церковных и светских кругах Европы. И это был шанс возвеличить его незаконнорожденную дочь. Все сходилось. Вот тогда-то я и почувствовал, что меня поставили на место, которое долго пустовало и на которое я подходил.

Король Генрих часто возвышал людей по своему усмотрению, но при этом желал, чтобы они были достойны его доверия. Поэтому, хоть я и был обручен с его дочерью, он не спешил наделять меня графским титулом. Но он сделал меня шерифом, своим представителем административной власти в графстве Норфолкшир. И при этом, давал мне полтора года испытательного срока. Он, как и все норманны, считал, что саксы мало на что способны из-за своей косности и упрямого желания отмежеваться от всего, что исходило из-за моря. Но я сам уже был пришельцем из-за моря, я многое повидал и знал чего хочу — хочу возвыситься. Я стал честолюбив. Видимо я уже достиг того возраста, когда власть и могущество желанны. Да и самому себе хотелось доказать, чего стою. Мое обручение с Бэртрадой было первым шагом на пути к этому. И пусть у короля и были сомнения на мой счет, я знал, они исчезнут, когда я сделаю, что задумал: построю в Дэнло цитадель, наподобие тех, какие так восхитили меня в Святой земле. Я так и сказал об этом королю и он был согласен со мной. Как-никак его дочери, графине Норфолкской, подобает жить в достойном замке. Но у короля было и свое требование: я не обязан скрывать, что обручился с его дочерью, но было бы желательно, если не стану трубить об этом везде и всюду. Чтож, его можно понять — Генрих не хотел, если я не проявлю себя и помолвка будет расторгнута, чтобы знали, как он решился предложить принцессу Нормандского дома выскочке-саксу. И, поверьте, меня эта его осторожность не огорчала. Надо было подняться от бездомного беглеца, до посланца тамплиеров, познать причуды разных дворов и коварство отношений в землях Иерусалимского королевства, чтобы понять, что осторожность — стоящее понятие.

Итак, я возвращался домой богатым, прославленным и чуть ли не зятем короля. Моя невеста была красавицей. Неплохой итог для двенадцати лет скитаний.

Но все же из головы у меня не шло, как надменна и заносчива стала моя невеста, когда обручение уже состоялось. Да и не утешало последнее напутствие Стэфана Блуаского:

— Храни тебя Бога, Эдгар. Ты даже не представляешь с кем связал свою судьбу.

Тогда я даже разгневался на него. Как он смеет? И это мой давнишний покровитель, почти друг. К тому же разве не ведомо, что граф Мортэн сначала всегда говорит, а потом думает?

* * *

Весь следующий день мы двигались без остановки. За это время я смог оценить, какой порядок навел в Англии король-тиран Генрих I. Этот младший из сыновей Вильгельма Завоевателя, которого столько осуждали и боялись, сумел превратить островное королевство в спокойный и благодатный край.

Конечно люди продолжали здесь роптать и жаловаться — на тягость налогов, на неугодные им законы, на роскошь которой окружала себя знать, на плохую погоду, наконец. Люди всегда и во всем склонны обвинять власть. Однако я, видевший иные края — всегда на грани войны неспокойное Иерусалимское королевство, истерзанную набегами мавров Кастилию, изведавший каково это ездить по неспокойный дорогам Франции — я мог оценить стабильность и порядок, увиденные дома. Многое меня приятно удивляло: упорядоченность взимания пошлин на дорогах, постоянное их патрулирование и почти полное отсутствие разбойников. Простой люд безбоязненно путешествовал по своим делам, даже женщины могли передвигаться без охраны. Да, король нормандец Генрих Боклерк, силой захвативший корону после гибели на охоте своего брата Вильгельма Рыжего и в отсутствовавшего в крестовом походе старшего брата Роберта,[8]этот узурпатор стал воистину благословенным королем для Англии. Смутные времена правления Вильгельма I Завоевателя и его сына Вильгельма II канули в прошлое. Я знал, что Генрих I поощрял ученых и строил монастыри, следил за состояние торговли, его казна была полна. Он издал законы, в которых объединил нормандские статусы со старыми англо-саксонскими постановлениями. И хотя он мало считался с постановлениями Совета, но действовал всегда мудро. Генрих старел, а своей наследницей он сделал женщину, Матильду, хотя многих такое положение не устраивало. И это будило опасения. Я думал, что Генрих отчаянный оптимист, если надеялся все передать дочери и ее мужу Анжу.

К вечеру длинного спокойного дня мой обоз достиг границ Бэри-Сэнт-Эдмунса. Это было самое известное аббатство в Восточной Англии, уже переросшее в город. Мы издали увидели громаду собора — длинного каменного здания с высокими квадратными башнями, в толще стен которых темнели крохотные романские оконца. А вокруг растекались строения под тростниковыми кровлями, улочки, частоколы оград. И все это — дома, таверны, лавки — богатело за счет аббатства и его великой святыни — мощей святого короля Эдмунда. Это было великое место паломничества, обогащавшее аббатство, как и обогащали его обширные земли и непомерная алчность его настоятелей.

В аббатстве меня приняли с почетом, но встреча с главой Бэри-Сэнт, аббатом Ансельмом, радости мне не доставила. Хотя мне и было любопытно наблюдать за его полным красным лицом, когда он узнал меня и вынужден был благословлять, поздравляя с возвращением.

Последний раз мы с ним виделись, когда мне было четырнадцать лет. И слово «виделись» подходит к обстоятельствам нашей встречи не больше. Чем верблюжье седло скакуну. У меня до сих пор перед глазами стояла туша святого отца, прикрученная ремнями к дубовой кровати. Рот его был забит кляпом и оттуда доносилось только глухое мычание, пока я. строптивый послушник, полосую розгами жирные монашеские ляжки. Мой верный Пенда караулит за дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью.

Когда все закончилось, я, прихватив своего раба, бежал из аббатства и мы растворились в огромном неизвестном мире.