Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день моего пребывания в Англии я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две моих баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.

Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода была хоть пасмурная, но сухая и безветренная. И это щемящее ощущение, что вернулся домой… Черные ветви деревьев четко вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми, слышался лай собак, мычание скотины. Речные камыши и травы, расцвеченные всеми красками, от красно-коричневой до золотой, пробирались то там, то здесь на темной земле и на обледенелых берегах реки. На горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей, на склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.

Все это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного водяного колеса мельницы, умилила меня — ведь в Святой Земле почти нет кошек, а те которых удается увидеть — худых, большеухих, с длинными мордами — черт знает что, а не кошки.

Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые черные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, — и это в феврале, когда в Святой Земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.

В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рожденный в рабстве еще в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражениенеобычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.

Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся.

— Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!

Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжелыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Брить бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нем теперь и не распознаешь.

Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик француз Симон — Саймон, как тотчат переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, чтоя собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера-каменотеса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон большой мастер соблазнять девиц. Да еще у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешел на нормандский диалект; а за считанные дни, что провел в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.

* * *

К вечеру мы достигли устья Ридинга и остановились на ночлег на постоялом дворе.

Что и говорить — английские постоялые дворы заслужили права называться худшими в мире. Адам был в ужасе — блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил дым от которого щипало в глазах. И тем ни менее, накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох.

Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан — хлеб, заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещеного сарацина удивило, отчего это в Великий Пост люди столь спокойно едят скоромное. Я стал объяснять, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности если и выдерживают пост, особенно в монастырях и поместьях, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон и я отнес его на кучу соломы в углу.

Вскоре разошлись на ночлег и мои спутники. Я проверил посты, а сам устроился у огня, немного в стороне, чтобы не так мешал дым. Сидел усталый, но расслабленный и умиротворенный.

И вот тогда я подумал о Бэртраде.

Три тысячи щепок Святого Креста, — но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаенное неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нес с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И все же мне было как-то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.

Как сказал восточный мудрец, «единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». И я хотел для себя любви в браке, как основы благополучия и нежной дружбы двоих. Мечты? Возможно. По возвращению в Англию, я скорее всего женился бы на дочери какого-нибудь из соседних землевладельцев, исходя из практических соображений насчет земли и приданного. Но нет, я знал себя и знал, что помимо общего ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая возлюбленная, которую я научу всему, что сам познал на Востоке. Упоительные ночи, единение плоти, экстаз… И помимо этого — зов сердец. Но теперь, когда за меня все решено, найду ли я все это в столь капризной и надменной женщине, как дочь короля?

Нет спору — Бэртрада и обворожительно красива, и знатна. Глазам моим всегда было приятно глядеть на нее. Но в ее красоте таился вызов, и при каждой встрече я чувствовал, как она стремится повелевать мной. Я повиновался — иначе и быть не могло, слишком большим было различие в нашем положении, но и тогда, когда мы оставались с глазу на глаз, она пыталась брать верх и во всем задавать тон. Мне же отводилось место покорного воздыхателя.

Одно бесспорно — ее чувства были искренними.

Хотел ли я ее как женщину? Ода! Ее тело, формы которого не скрывали, а подчеркивали вызывающие яркие наряды, влекло меня до тех пор, пока я не встречался с холодным колючим взглядом ее глаз. В Бэртраде чувствовалась почти мужская властность, и до поры до времени я уступал ей. Но как сложатся наши отношения, когда мы станем мужем и женой?

Неожиданно я уловил себя на мысли, как холодно и по-деловому рассуждаю о своей невесте. Хотя, кто знает, когда за нами задернут полог брачного ложа, не загорюсь ли я, как в тот миг, когда она сама обняла меня? И как же холодна была она сама при этом. Клянусь верой, в ее речах было больше страсти, нежели в ее поведении.