XIII

Церковь, атеизм, религиозная политика

(Перевод Никиты Печунова)

Frankfurter Zeitung, 7.12.1926

Между идеей о том, что религия – это «яд», и враждебной деятельностью, направленной против тех, кто этот яд создает и распространяет, существует разница: в Советской России церковь не преследуют. Борьба ведется против ее власти и влияния. С Богом не ведут войну, пытаются доказать, что его просто нет. Церкви не разрушают – их превращают в музеи. За веру не наказывают – ее стремятся искоренить. Запрещаются только те религиозные демонстрации, которые направлены или могут быть направлены против государства. Никто не станет препятствовать крестному ходу – скорее попытаются доказать, что это глупость. Методы борьбы с церковью больше профилактические, чем хирургические. Для молодежи религиозная активность может иметь неприятные последствия. Людей старшего поколения разве что поднимут на смех. Насмешки – самое сильное оружие, которое государство использует против церкви. На левой стене второго Дома Советов, где раньше была чудотворная Иверская икона Пресвятой Богородицы, теперь красуется надпись золотом «Религия – опиум для народа». (Кстати сказать, сама икона переехала в отдельную часовню в двадцати шагах от Кремлевских ворот, и ей до сих пор усердно поклоняются.) Но даже эта цитата – устаревшая примета первых побед революции. Сегодня между государством и церковью действует перемирие. А иногда и дружба: религиозные меньшинства, например, пользуются в новой России несравненно большей свободой, чем прежде. У малых конфессий и у великой Революции был общий враг: ортодоксальный царизм. Постановление Тринадцатого съезда партии об обращении с сектами гласит: «Особо внимательное отношение необходимо к сектантам, из которых многие подвергались жесточайшим преследованиям со стороны царизма и в среде которых замечается много активности. Умелым подходом надо добиться того, чтобы направить в русло советской работы имеющиеся среди сектантов значительные хозяйственно-культурные элементы»[29].

Основание Всероссийского сельскохозяйственного союза меннонитов, устав которого пропитан реакционным духом, было одобрено правительством в 1923 году – и только сегодня, когда коммунистическая пропаганда среди бедных и зажиточных крестьян-меннонитов добивается определенных успехов, начинается его реорганизация. В Москве среди прочих религиозных журналов выходит ежемесячное издание адвентистов седьмого дня, которое не только активно пропагандирует чтение Библии дома, но и вообще не несет в себе ничего революционного. Магометане, иудеи, духоборцы, молокане – все известные и неизвестные конфессии, которыми так богата Россия, живут свободно и совершенно оправились от преследований времен царизма – под властью убежденных атеистов. Так кто посмеет утверждать, что советское правительство преследует верующих?

Пропаганда ведется против самой религии. Это очевидное следствие «диалектического материализма». Она предметна, хладнокровна, объективна. И не вина пропагандистов, что она перерастает в агрессию. Во-первых, из всех методов перевоспитания антирелигиозная пропаганда по сути своей наименее деликатна. Легче ранить чувства, чем, например, взгляды. Во-вторых: миссионеры атеизма не способны щадить то, с чем должны бороться. Искать научно обоснованный «нерв» в каждом метафизическом проявлении жизни – их долг, их профессия. Так что вроде и стараются не «играть на нервах». Но за религиозные струны дергать продолжают.

Ранит не сама «материалистическая» аргументация, а ее топорность. Конечно, есть аргументы и посложнее. Но они не подходят для повседневной пропаганды. Распространенный в России агитационный материализм оперирует набором грубых, сокрушительных, невероятно примитивных для европейца «доказательств»: например, гром и молния – это обычное электричество; Земля в миллиарды раз старше, чем учит Библия; мир не сотворен за шесть дней; человек не создан из праха: он произошел от обезьяны. Последнее открытие вызывает непомерную в своей наивности радость. Люди здесь так гордятся своим родством с питекантропом, будто ждут от него наследства, а мы, европейцы, его уже давно растранжирили. В брошюре «Вечер антирелигиозной пропаганды»[30] за авторством Федорова, предназначенной для сельских агитаторов, есть следующие определения: «Праздник Петра и Павла относится к числу праздников, оправдывающих эксплуатацию трудящихся масс капиталистами и подавляющих всякую попытку поднять восстание путем апелляции к божественной власти». Или: «Все проявления нашей души – гнев, радость, страх, способность мыслить и чувствовать – являются следствием работы головного мозга и центральной нервной системы». Двадцатое июня по старому стилю, День Ильи Пророка, по крестьянским поверьям, покровителя грома и молнии, также официально отмечается в новой России, но как «День электрификации». Порой в брошюрах выступают против звона церковных колоколов, потому что он действует на нервы и потому что в Цюрихе (!) звон запрещен. Я не знаю, правда ли это, но: Цюрих! Цюрих! Какой образец для революционеров!..

В этой пропаганде есть что-то антиреволюционное, реакционное, буржуазное: это стремление заглушить колокола; День Петра и Павла, цель которого – оправдать эксплуатацию масс; «день электрификации»; душевные явления нервной системы и неприхотливость, которая не знает никаких других душевных явлений, кроме гнева, радости, страха, мышления и чувства; пять состояний, как пять пальцев; аргумент против Библии – всё «сказка»; посредственный, банальный, обывательский питекантроп посреди просвещенных швейцарских Альп…

Как писал Горький в одной статье: «Богоискательство надобно на время отложить – это занятие бесполезное: нечего искать, где не положено. Не посеяв, не сожнешь. Бога у вас нет, вы еще не создали его». Он получил злобное письмо от Ленина: «Выходит, что Вы против „богоискательства“ только „на время“!! Выходит, что Вы против богоискательства только ради замены его богостроительством!! Богоискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего»[31].

Так было в 1913 году. Страх перед Богом, не менее сильный, чем страх благочестивого человека перед дьяволом, восходит к девяностым годам XIX века. А сейчас уже 1926. Уже была война, смерть, великая революция и сам великий Ленин, смерть которого заставила содрогнуться всю Россию, что никак не назовешь просто «функцией нервной системы». Уже узнали об относительности «истины», об истинности «неправды». Сегодня, когда нам говорят: «это просто сказка», мы этому верим. Питекантропа приняли, Просвещение освоили. Позади путь, на котором приходит радостное понимание: «чудеса» объяснимы. Впереди путь, где «объяснимое» окажется чудом. Словом, мы находимся в двадцатом веке. А Россия духовно (но не политически) – в последнем десятилетии девятнадцатого. Вот письмо молодого крестьянина-коммуниста в газету:

«С окончанием полевых работ улицы нашей деревни снова оживают. Наша рабоче-крестьянская молодежь не знает, куда девать свободное время. По этой причине она, во-первых, каждое воскресенье посещает богослужения, а во-вторых, занимается всяким непотребством…»

Налицо вопиющая примитивность материализма, с гордостью изобличающего воскресную службу как «непотребство» – и имеющего лишь отдаленное представление о неведомой доселе нерелигиозности