и они с Люськой расхохотались.

У входа в центр меня нагнала Люська и, пытаясь отдышаться, сообщила, что на приём к психологу записала меня не как Глеба Озерова, а как Вадима Пронина. Так, на всякий случай, чтобы лишний раз не светить настоящую фамилию.

— И ты только сейчас мне об том говоришь?

— Глеб, извини, забыла. Но ты же ещё не зашёл внутрь, я успела предупредить.

— Алис, убей её за меня, — я толкнул дверь, скрывшись в помещении.

— Люсь, ты точно ненормальная, — полушутя сказала Алиса, обняв Люську за плечи.

— Думаешь, к психологу надо было иди мне вместо Глеба? — смеясь, спросила она.

— Люсь, определённо!

— Ничего, если Глеб спалится, на сцене появлюсь я. А что, сыграю такую психопатку — жесть! Слушайте, так халвы в шоколаде захотелось. А вам не хочется, нет?..

…Я поднялся по лестнице, толкнул стеклянную дверь, оказавшись в небольшом холле, где за стойкой ресепшн сидела улыбчивая женщина. Услышав мою фамилию, она предложила мне надеть бахилы — они у них лежали в пластиковом контейнере — после чего, взяв с меня деньги и протянув чек, направила прямо по коридору.

— Кабинет номер три, — сказала она. — Посиди в кресле, Иван Игоревич тебя вызовет.

В мягком кресле я сидел недолго, уже через пять минут просмотра канала «Animal planet», дверь третьего кабинета распахнулась, оттуда вышла грузная женщина в сопровождении психолога.

Врач меня разочаровал: низенький, тощий, лет пятидесяти, с лысеющей головой и в нелепых очках. И этот тип охотится за Константиновским рублем, думал я, как-то сомнительно. Может, произошла ошибка, и Андрей звонил из больницы не ему, а разговаривал с другим Иваном? А что касается визитки в кармане его рубашки… Возможно, Андрей сам посещал психолога, и того по стечению обстоятельств тоже звали Иваном. У Андрея случались приступы эпилепсии, и он запросто мог испытывать по этому поводу некоторые психологические проблемы, а Иван Игоревич их разрешал. По-моему, как вариант вполне убедительно.

— Вы ко мне, молодой человек? — Спросил Иван Игоревич, вскинув начавшие седеть брови.

— К вам, — я поднялся с кресла, протянул выданный мне на ресепшн чек и прошёл в кабинет.

Врач сел за стол, мне кивком указал на удобное бежевое кресло. И после минутных колебаний и внутренних волнений я начал свою исповедь. Рассказал, что год назад нас с сестрой бросила мать, рассказал о безразличии к нам отца, о Маринке, о сложных взаимоотношениях внутри семьи. Иван Игоревич меня не перебивал, он кивал, вскидывал брови, трогал свой подбородок, и время от времени откидывался на спинку стула.

Когда я замолчал, психолог положил руки на стол и, улыбнувшись — вот так и знал, что все психологи мерзко улыбаются, — начал задавать мне вопросы. Не всегда мне понятные, иногда даже совсем непонятные. Я отвечал по мере возможности, как правило, старался говорить правду, Иван Игоревич, вносил в блокнот краткие записи.

— Скажите, Вадим, у вас есть друзья? Не знакомые, с которыми вы общаетесь от случая к случаю, а настоящие друзья, пользующиеся полным вашим доверием?

— Есть.

Он опять что-то записал в блокнот.

— Их много?

— Друзей много не бывает, тем более друзей настоящих, — ответил я.

Иван Игоревич согласно закивал.

— В чём-то вы, безусловно, правы. В своё время мой отец мне говорил, что у человека может быть только один друг. Один — и ни человеком больше! Два друга это уже перебор. Я хотел бы вас спросить, Вадим…

У психолога зазвонил мобильный телефон.

— Прощу прощения, Вадим, — он поднёс телефон к уху, сухо бросив «Слушаю».

Через мгновение его лицо вытянулось, Иван Игоревич напрягся, быстро посмотрел на меня и сел вполоборота.

— Что у тебя с голосом? — спрашивал он звонившего. — Да. Не совсем. Я не могу сейчас разговаривать, у меня пациент. Что? Очень плохо слышно, ты звонишь из автомата? Ты куда-то пропал. Алло! Перезвони мне вечером.

Бросив телефон на стол, психолог растерянно моргал, глядя на цветок в напольном горшке.

Я вздохнул нарочито громко.

— Да-да, Вадим, извините меня, вернёмся к нашему разговору…

Через час я выходил из центра, так до конца и не поняв, для чего вообще нужно было посещать психолога. Совершенно бестолковый разговор у нас получился, я говорил, он слушал, никакой конкретики, никаких советов. Одни полунамеки, недосказанность и всё в таком духе. Плюс эти психологические приёмчики, всегда говорить образно, приводя дурацкие примеры. Всё, решено, к психологам я больше ни ногой.

Ребята ждали меня в кафе, подойдя ближе к столику, я услышал слова Димона:

— А я ему говорю, а в дыню не хочешь? Он сразу заткнулся!

— Всем привет!

— Глеб, как прошло? — спросила Алиса, пододвинув мне пакет с яблочным соком и пирожок с мясом.

— Честно? Никак. Хотите моё мнение? Иван Игоревич на самом деле совсем не тот Иван, с которым Крутилин разговаривал из палаты.

— Что так?

— Да вы бы его видели, обычный стареющий мужичёк, сидит целыми днями в своём кабинете, выслушивает проблемы пациентов и так из месяца в месяц из года в год. Уверен, о Константиновском рубле психолог даже не слышал.

Люська скрестила руки на груди.

— Что я вам говорила, а? Алис, Дим, припоминайте. Я была права, когда записала Глеба на приём. — И обращаясь ко мне, Люська выпалила: — Пока ты изображал в его кабинете парня с расшатанной нервной системой, Димка позвонил психологу на мобильный — номер был указан в визитке — и якобы осипшим голосом представился Андреем.

Я вспомнил лицо врача, когда тот поднёс телефон к уху, и у меня закололо под ложечкой.

— Продолжай.

— Сначала расскажи, какая у нашего Айболита была реакция? Будешь шоколадную конфету?

— Да подожди ты с конфетой. А реакция была весьма бурная.

— Что и требовалось доказать.

— О чём ты с ним говорил? — я упёрся взглядом в Димона.

— Представился Андреем…

— Тот идиот нас не обманул, назвал своё настоящее имя, — встряла Люська, разворачивая блестящий фантик.

— Связь была плохая, практически ничего не слышно, я