Выводов не делаю!

Ночь! На улице стоит одурманивающая погода; луна светит так, что можно читать. Вечером идёшь по узкой лесной дорожке и хочется чего-то другого, ненастоящего. Сейчас выходил из блиндажа, постоял, посмотрел – здорово и хорошо! В блиндаже все уснули, только я один сижу и пишу, правда, я уже поспал около 5 часов (с 7 до 2) под вальсы и танго, а сейчас, наслушавшись музыки, все спят.

Идёшь поздно, даже ночью, в лесу по дороге, и знаешь, что кругом только лес, на сотни километров нет ни одного домика, ни одной баньки, а чувство такое, что идёшь по городу. Слышны далёкие выстрелы пушек, редкие очереди пулемётов, горизонт освещается непрерывными ракетами, но это не бой, не война, а так люди дают знать о себе, что они не спят. Идёшь и чувствуешь, что везде, в 500–1000 метрах от тебя, по овражкам, по лесу, под землёй, есть люди, но их не видно. Приди на КП любого полка – кроме леса, ничего; если с тобой знающий человек, то он подведёт к ёлке, а под корнями дыра, залезешь туда – горит печь и спят люди. Вот и сейчас рядом со мной топится печка, дрова горят 24 часа в сутки, их здесь не экономят.

Вчера был особенный день; друзья сказали, что если после войны я буду писать книгу, то этот день необходимо выделить. У нас были пельмени! Да-да, настоящие пельмени с уксусом, с перцем, с водкой. Вы скажете: «Что это за война, какой-то дом отдыха».

Да, похоже, мы стоим на тихом участке и война о нас забыла. Фронт велик, но не везде воюют, потому что не хватает людей. А у нас было «жаркое» лето и неприятная осень. Были дни, когда над головами висело до 70 самолетов. Мы много наступали, иногда отступали, но как-то не так. Дивизия терпит пока одни неудачи, но это ещё не конец.

Моя военная жизнь начиналась хорошо. Помню последний день на Ромадановском вокзале в Горьком – меня никто не провожал, я не люблю этого. Друзей всегда провожали с шумом: Кирика, Аську, много раз провожали Миколку. Помню, раз Лёлю я сажал в вагон пьяного (между прочим, ему очень хотелось со мной поцеловаться).

Я уезжал один, надолго, возможно, навсегда. Стоял хороший день, сидел я на подножке вагона (моё любимое место). Смотрел: промелькнула Мыза, где недавно компанией ели арбузы, завод, который я покинул без сожаления, затем пошли родные поля, Ройка, Кудьма, где когда-то ловили рыбу и раков. Я впервые уезжал из Горького с лёгкой душой, уезжал в неизвестность.

Ниночка Орлова написала, что собирается в Горький. Возможно, она уже у вас. Возможно, ей повезло. Правда, она болела, но что с ней – не сообщает. Если она в Горьком, скажите ей, пусть мне напишет оттуда о своих впечатлениях. Тася, я хочу знать, где сейчас Сущинский, Миколка, Волька, какие у них звания. Я жду также обещанных фотографий, но чувствую, что от вас этого не дождёшься.

У подавляющего большинства есть фотографии, напоминающие о прошлом, а у меня нет. Я и здесь, на войне, фотографией занимаюсь иногда, но карточек не имею. А после долгой разлуки, вероятно, неприятно глядеть друг на друга и видеть, что постарели.

В первых строках передайте привет и десяток извинений нашим москвичам – Ольге Ивановне и Василию Ивановичу Барабановым, я не думал, что они живут с вами.

Анастасии Александровне передайте, что приглашение с завода я получил. Сделал несколько попыток организовать командировку, но пока безрезультатно – мы снова собираемся воевать.

Сидим под землёй без дела уже 5-й месяц; кажется, достаточно «отдохнули», но нельзя сказать, чтоб надоело, ибо мы видели войну во всей её красе. Писать о житье нашем нечего, поэтому и пишу редко.

Тася, там кто-то мне писать хочет, да не решается, так скажи, что я жду и отвечать буду. А самое важное забыл – у нас в батальоне есть инженер-химик, он хочет познакомиться с Галинкой Александровой. Холостой, замечательный парень. Его адрес: П.П.С. 1420 часть 166, Лебедев Кирилл Тимофеевич. Он и жениться не против, это мы устроим. Отсюда можно справку выслать, а в Горьком по справке бумагу соответствующую выпишут. Ты ей обязательно скажи, так многие теперь женятся. Он, как и она, химик-органик, это плюс.

Здесь сейчас все мы живём письмами. Недавно наша Галинка прислала мне письмо, и все здешние, прочтя это письмо, воспрянули духом, сказав, что есть ещё умные люди. Она редко пишет, но какие у неё замечательные письма. Тася, Галинке не говори, письмо довольно интимное, но я давал его многим читать, ибо они всё равно не знают действующих лиц. А письмо читали пожилые люди и, читая, наслаждались. Галинке написал начштаба, капитан Чернецов, ты прочти это письмо. Он там пишет о том, как они меня женить хотели и в медсанбат сватать ездили. Специально пару лошадей запрягли, старшего писаря, старичка, кучером взяли и поехали с такой миссией. А командир санбата их встретил и, узнав, что они приехали «лечить зубы», прогнал в шею.

Жизнь у всех идёт в переписке с многочисленными корреспондентами тыла. Миколка всё в Москве, от каких-то друзей мне приветы передаёт, я не разобрал. «Воюет» он здорово, но ему очень не нравится, и это «логично». Вот бы ему на пару месяцев в пехоту: вероятно, успокоился бы сразу, и все душевные неприятности вошли бы в колею. А если он уже успокоился, тогда в пехоту не надо.

Как-то на днях я ехал ночью на санях в тыл, километров за 18–20, а навстречу шли люди, много, много людей – пополнение. Шли молоденькие ребятишки, проваливаясь по колено в снегу, навстречу резкому холодному ветру. Я пожалел их: что ждёт ребят впереди, даже этим утром для них нет ни домов, ни тёплых блиндажей, нет ничего. Мы здесь как дома, в тёплом жилье, приготовленном, будто кротом или карбышем, с осени. В обороне нам не страшен никакой мороз. Эти ребята на 10 лет моложе нас, а их без сожаления приходится класть на жертвенник войны. Я часто вспоминаю Шуру Зевеке, трудно ему будет остаться в живых. В нашей жизни самыми счастливыми были люди 1912–1918 годов рождения, да и в живых останутся большинство рождённых по 18-й год.

Игорь Пузырёв пишет, что желает мне побывать в Горьком, и с завода приглашают, но я снова собираюсь воевать. Встречи опять отодвигаются – впереди война. Начало конца или даже середина будет в Африке, смотрите туда, а пока это всё военные эпизоды.

Мы никак не выберемся из этих проклятых Богом мест, но если выберемся, то первыми начнём палить Восточную Пруссию, наверняка первыми. Здесь же совсем рядом, этот час приближается, следите по газетам. Мы увидим и Ригу, и Кенигсберг, а потом, если сбудется сон, я должен попасть на юг Европы.

Тасенька, всё забываю: у меня тут есть земляк с Автозавода, Соснин – начальник отдела кадров, он просил кому-то привет передать, а я забыл, кому; так тем, кто знает Соснина, передай привет от него. Настоящий нижегородец и говорит на «о».

Писать больше нечего, проходит вторая зима. Я не вставал на лыжи, они есть у меня, но в валенках на лыжах ходить не хочу. В прошлом году, правда, немного катался, от самолётов прятался; кажется, что это было недавно! Привет Лёле, ему я иногда пишу, но он не отвечает. Мирюсь – вероятно, ему некогда. Интересно, осенью писала только мама, да изредка Тася, а сейчас в среднем через 2 дня письма получаю, со всех концов Союза.