Мы отошли к лесу, и по дороге он сказал, чтобы я написал заявление с просьбой принять меня в партию, на что я ответил: «У меня отец арестован как враг народа».

Мой собеседник жёстко парировал: «Это там, на гражданке, пускай разбираются, а здесь идёт война, и ты, Рябов, нужен партии! Понимаешь, всех людей можно разделить, независимо от происхождения, образования, положения в обществе, на тех, кто считает, что им все должны, и тех, кто считает, что сами всем должны: должны помогать, должны руководить, должны нести ответственность. Должны служить Родине! И это самое главное!

Институт дворянства уничтожен, и это правильно: дворянство выродилось и перестало должным образом служить Отечеству, что являлось его основной обязанностью. На фронтах империалистической войны трудно было найти столбовых дворян.

Но во все времена на Руси существовала надсоциальная и надклассовая прослойка народа, глубоко преданного Родине. Сейчас эти люди в коммунистической партии».

Таська, его слова убедили меня: наш дед был дворянин, а папа – член ВКП(б) с 1907 года.

Вот и всё.

Кажется, война началась и для меня! Нас разбудили в полночь. Мы в темноте шли по сугробам, на передовую. Люди, уставшие от метели, уснули, а я решил вам написать. Где-то над головой шумит буран, а мы в маленьком блиндаже с печкой, но ветер временами попадает и сюда, задувая пламя коптилки. Вчера съел впервые за год шесть яблок, присланных из далёкого Казахстана; они проехали около 6000 километров, но яблоки настоящие, алма-атинские.

Когда брёл по сугробам, то вспоминал, как много лет назад в лагерях в Гороховце я шёл по раскаленному песку, под палящим солнцем. От пота промокли и гимнастёрка, и брюки, но я шёл в полузабытьи, представляя, что иду по песку, а не по снегу под пронзительным свистом ветра, и было совсем не холодно.

Это получается как у межзвёздного скитальца Джека Лондона.

Во сне в начале ночи я видел наш сад и цветы. Здесь снится только хорошее. Шёл по снегу, а в глазах (точнее, в памяти) стояли мохнатые, красные анемоны.

Люди мечтают увидеть родных и близких, я же мечтаю посмотреть на город, улицы, дом, сад. Попади я в Горький, пошёл бы от вокзала до дома пешком, останавливаясь через 100–200 метров, и каждый перекрёсток мне напомнил бы что-то хорошее. Плохое всё забылось и вычеркнулось из памяти. Анри Барбюс в «Огне» полностью прав.

Да, Таська, вам не позавидуешь, вы живёте прозой тяжёлой жизни и даже мечтать некогда.

Фраза Пьера о счастье к вам мало подходит, и в газетах пишут только для нас: «Будет и на нашей улице праздник. Вернутся домой победители. До чего будет хорош белый свет! Какие звёзды будут в тот вечер. Как ярко будут освещены улицы, как будут сверкать глаза любимой. «Что это?» – спросит фронтовик, привыкший к темноте и маленькой коптилке. Ему ответят: «Это победа!»

Вот будет здорово, и чем дольше будет разлука, тем приятнее будет встреча. Между прочим, Галинка наша написала мне несколько больших писем (спасибо). Обещала написать что-то о моих настроениях, и вот уже несколько месяцев не пишет, почему?

Заканчиваю, через 22 дня будет прибывать день, а там – весна. Вот быстро как. Не правда ли? Но на самом деле зима – зверь страшный, хотя писатели и пишут о ней, как о нашей союзнице. Это – вторая зима войны, и люди кое-чему научились, но в прошлом году здесь были сёла с домами, а сейчас их нет на сотни километров.

Всё – дым выедает глаза!

Живём, как прежде – в том же блиндаже. Мама пишет, что когда очень холодно, вспоминает нас. Запомните, в блиндажах холодно не бывает: они под землёй, а дров здесь хватит, даже при такой варварской эксплуатации, на десятки лет. Печка обычно топится всю ночь. Неприятно на улице, наверху, да когда пурга, особенно ночью. А так, как сейчас, жить можно. В прошлую зиму обстановка была другая. Мама беспокоится, тепло ли я одет, но даже если бы у неё были все возможности, она не придумала бы, что послать мне. Я имею новые валенки, меховую шапку, меховую шубу, два полушерстяных свитера, шерстяные носки, шерстяные портянки, меховые варежки, ватные брюки и всякое тёплое бельё.

Интересно, что бы она пожелала мне ещё?!

Таська писать совсем перестала: открытки пошли в два месяца одна, редковато вроде (по мирному времени, конечно). А в войну, может, это и нормально, ибо сейчас даже смерть – обычное явление. В общем, здесь, в лесах, в этом не разберёшься. Всё течёт, всё изменяется, а интеллектуальная структура людей, да ещё во время войны, особенно.

Ровно год я вижу только военных, с самой Москвы, откуда я с такой радостью уехал, написав письмо о москвичах. Теперь мне хочется снова посмотреть Москву, но только не на москвичей. Они большие эгоисты, думаю, ими и остались. Таськины письма – подтверждение моих слов. Хорошо, что будущее пусто; ведь Таську я не ревную, а если бы так редко писала любимая девушка, это было бы мученье. А Таська что: не хочется – не пиши. Увидимся наверняка!

Я не писал о плохом настроении. У меня оно бывает только из-за каких-либо неприятностей на работе. А здесь у многих, очень многих часто бывает плохое настроение, просто так, из-за высокого интеллектуального развития и из-за пустоты их здешнего существования.

Так вот, сегодня – пустой день. В блиндаже течёт со стен, капает с потолка, на полу грязь, всё мокрое, на улице сыро. Делать ничего не хочется. С нетерпением жду вечера, почитаем газетки, да и спать.

Мой душевный покой нарушен. Вчера приехал один из госпиталя, из Ярославля и мне захотелось, очень захотелось к нормальным людям. Мы, кажется, и воюем не как все: везде война у железных дорог, у городов, кругом гражданское население. А я год не слыхал свистка паровоза, год не видел мирных людей. Но я хоть имею возможность слушать их голоса по радио. А вчера по радио услышал знакомые звуки, родные, здешние, от которых на мгновение остановилось сердце – свист мин.

Таська, это ощущение могут представить многие. Тот, кто был влюблён, знает, как на мгновенье может останавливаться сердце, аналогия полная. Всем так и скажи: у кого любовь прошла, а хочется снова испытать этот эффект, тому надо на фронт.

Дней пять назад иду в 7 утра по лесной дороге: тихо-тихо, только снег скрипит под ногами. И вдруг я остановился и остановилось сердце, но не от ощущения присутствия любимой, а от шороха приближающегося снаряда, и через секунду – разрыв сзади меня. Я прибавил шаг, над головой пролетело ещё несколько снарядов, и всё кончилось – тишина леса больше не нарушалась.

Теперь мама нарушила мой душевный покой: у вас был Волька Сибиряков, Игорь Пузырёв и мне захотелось к вам. Все, кроме меня и Миколки, побывали дома, но он-то живёт на людях в каком-то городишке. Заходившие к вам, вероятно, блестящие офицеры с кокардами на фуражечках, в хороших шинелях. А Рябов – самый обычный радиотехник в одной из многих обычных серых дивизий. Они вырвались вперёд, но жизнь – это соревнование, и надо верить в свою звезду.