Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, ты предлагаешь… — начал он.
— Я, — жестко оборвала Домино, — ничего не предлагаю. Хочешь — отвезу тебя в аэропорт, хочешь — Ляльке позвоню. Выбирать тебе. Впрочем… я могу тебя и к девчонке доставить. Авось в тебя она не выстрелит. Договоришься. Откупишься.
В половине седьмого утра Марта поехала в шестую больницу. Распихав по белым халатам взятки, она прошла в палату Гудвина и, не смущаясь, разбудила спящего после операции под наркозом подельника.
— Подъем, Вова. Наши в городе. Боря сидит у меня и пишет заявление. Лялька тоже там, ждем только адвоката.
В глазах Гудвина плавал наркотический туман. Вова облизал сухим языком потрескавшиеся губы и просипел:
— Заяву отдавайте по твоему адресу… там мой старлей трубит. Я ему позвоню, скажу, чтоб постарался дело себе взять.
— Хорошо. — Марта поднесла к Вовиным губам чайничек и напоила водой.
— Лялька согласна?
— Угу. Любит она тебя, Вова, никак не пойму за что.
Гудвин довольно оскалился:
— Есть за что, Домино.
— С меня одного потребовала — никогда не называть Лялькой. Говорит, с детства кукольных имен не выносит.
— Боря как?
— Плачет. Птичку жалко.
Гудвин пристально поглядел на Марту, потом откинулся на подушку и, разглядывая белый больничный потолок, спросил:
— А тебе, Домино, не жалко девочку?
Домино поправила на Вове одеяло, погладила больного по волосам и тихо произнесла:
— А меня, Вова, жалел кто-нибудь?
Гудвин скосил глаза на Марту:
— Тебя пожалеешь…
— А ты попробуй. Если девчонка сильная, выдержит. Из зоны вытащу, денег дам. Захочет, на работу устрою.
— К себе? — усмехнулся Гудвин.
— Могу и к себе. Пусть служит Боре напоминанием лучших дней.
— Перебор, Домино, — бросил Вова.
— Согласна. Но и жизнь, милый, штука не простая. Научит смеяться сквозь слезы.
— Может, и мне поможешь? На Ляльке оженишь? — внезапно озлился Гудвин.
Марта улыбнулась:
— Много чести. Тебе.
— Смотри, Домино… я вольный ветер… меня Лялька уже того… в Кашине мужем назвала.
Домино нахмурилась. Главбух «Гелиоса» была ее единственной подругой в этом городе.
— Вова, обидишь Лялю — мы враги. Не посмотрю на раны и заслуги. Я, дорогой, свою совесть в детстве с соплями съела.
— Заметил, — сквозь зубы просипел Гудвин. — Но и ты, Домино, учти. Я тоже не фраер…
Марта внимательно посмотрела на бледное, в каплях испарины лицо мужчины. Сквозь наркотический туман проступил иной, точнее, прежний Вова Гудвин — неприрученный зверь, готовый к атаке. Несколько дней, проведенных в одной упряжке, ничего не изменили, Вова не был готов подчиняться, мгновение — и оскалит зубы.
И ломать окровавленного зверя бесполезно. Голову ему дурманит уже не наркоз, а страх остаться в капкане. Только отвернись — и вцепится в горло.
Словно учуяв неуверенность Марты, Гудвин прохрипел:
— Ты мне фуфло не заправляй… я тебе не фраер, — повторил с угрозой, — мне тебя загасить как на стену пописать… Ты Ляльке скажи…
— Ничего говорить не буду, — оборвала его Марта, — не ко времени. Сам потом разберешься…
— Знаю я, как потом все будет… — хрипло проговорил Гудвин. — Ты у нас за чужой счет баба шустрая… Но и я не пальцем деланный, учти…
Ох как не вовремя затеял Вова выяснения — кто кому Вася! Не до Ляльки сейчас, дела надо делать.
— Проехали, Вова, — примирительно сказала женщина и погладила руку сообщника. — Сейчас я тебе быстро обрисую, чего и как Боря говорить будет…
— Мне это без интересу, — перебил Гудвин. — Я барабанить не буду. Пусть другие поют, ворам…
— Ба! — воскликнула Марта. — Сколько пафоса! Когда это ты, Вова, вором-то успел стать?! На малолетке, что ли?
Если бы у Гудвина хватило сил, он бы ударил Домино. Но капельница на правом локте впилась иглой, а левая, заштопанная сторона была как мертвая. Вова лишь саданул взглядом по накрашенным губам и дал себе слово не спустить насмешки.
Два страшных человека смотрели друг на друга и понимали, что нуждаются в согласии.
— Извини, Вова. — Домино отвела глаза, вспыхнувшие злобой под ресницами, опустила голову и прошептала: — Помнишь, как Князюшка говорил: блатного пожалеть — только обидеть. Если ты, Вова, назвался вором, то терпи. Не жалься. Можешь молчать, заяву не писать. Пулю из стены извлекут и дело по факту возбудят. Никуда девчонка не денется… Лучше дай телефончик твоего старлея, я ему сама позвоню. Вдруг девушка, как Моника Левински, белье не стирает, а там твои следочки. Подстраховаться надо. Так что давай своего лейтенанта страшного…
НАШЕ ВРЕМЯ
Капитану Михаилу Валерьевичу Тарасову казалось, что перед ним разыгрывают многоактовый любительский спектакль с прологом, эпилогом, сложным сценарием и плохими актерами. Врали и не попадали в смысловую интерпретацию — все. От уборщицы до коммерческого директора.
И несоответствие усилий крайне раздражало Тарасова — ведь дело не стоило выеденного яйца! Просто курам на смех, что за дело.
Тарасов — половина оперативного состава звала его просто Валерыч — с удивлением выслушивал от свидетелей очередную байку, делал пометки в блокноте и крепко чесал в затылке. Мыслей от массажа волосяного покрова не добавлялось, однако руки бывали заняты.
В деле фигурировало девять свидетелей — трое мужчин и шесть женщин, — все служащие крупной фармацевтической фирмы «Гелиос». Первый акт трагикомедии фигуранты разыграли в головном офисе аптекарского хозяйства. Непосредственно на рабочем месте, так сказать.
Михаил Валерьевич пролистал блокнот с записями, наткнулся на рисунок кошачьей мордочки и пририсовал острым ушкам пушистые кисточки. Из лукавой киски получилась рысь. Хищная, хитрая и опытная — Марта Игоревна Гольдман — коммерческий директор «Гелиоса».
Михаил Валерьевич собрался было пририсовать еще пару отточенных клычков, но передумал и отложил ручку. Если в Марте Игоревне и была злоба, то не внешняя, а внутренняя, клыки уважаемая директриса хорошо скрывала. На первый взгляд Марта Игоревна была дама очаровательная и хорошо воспитанная, так что зубы, если уж руки чешутся и очень хочется, можно добавить на следующую страницу блокнота — лощеному волчаре в нарядном галстуке.
Хищник в нарядном галстуке, чушь несусветная, но суть заместителя директора по общим вопросам — Гудовина Владимира Александровича — передавалась шаржем замечательно верно.