Впрочем, подумал я, можно отталкиваться и от дна, как на плоту. Или на плоскодонке. Немедленно вспомнилась соответствующая сцена из Джерома, и я сейчас же прогнал ее вон. Все-таки дураки англичане – зачем они на плоскодонках с шестами плавают?

– Придется тебе купаться, Матвеич, – развел руками Феликс. – Ничего, отогреем. Не трусь, сигай. Вытащим.

Матвеич мялся. Я его очень хорошо понимал. Хотя, по-моему, если не грозит утопнуть, то для ледяной воды я бы куда охотнее выбрал тулуп, чем плавки.

Не выпуская из рук ящик, Матвеич сел на край льдины, отчего та заколыхалась, и с огромным отвращением опустил валенки в воду.

– Глубоко, едреныть, – пожаловался он.

– Ниже по течению еще глубже, – утешил Феликс.

Матвеич заерзал, то ли собираясь возразить, то ли все-таки решившись сползти в черную неуютную воду с плавающими в ней ледышками, и тут непрочный край льдины отломился под ним и поплыл самостоятельно. Ухнув на вдохе, Матвеич не ушел под воду с головой, как я опасался, а забарахтался на мелком месте. Глубины там было едва по пояс.

Ох, как мы гнали незадачливого рыболова в «Островок»! На реке трещали и крошились льдины, но мы этого не видели. Сейчас дрын сгодился бы в самый раз, но и пинки, прописанные больному медициной в лице Феликса, действовали ободряюще, косвенно свидетельствуя о том, что у бедолаги по крайней мере не отморожен филей. Матвеич сперва матерился, обзывал нас фашистами и, едреныть, изуверами, но затем покорился судьбе и зарысил вполне удовлетворительно. В холл мы ворвались, как лошади после призового заезда, причем Матвеич был бесспорным фаворитом.

* * *

От лохматого тулупа, развешенного на радиаторе, шел пар. Тут же сохли валенки, галоша с одного из них осталась на дне и вряд ли сыщется до лета, когда ее найдет купающаяся детвора, выльет воду и пустит плыть по течению. Красный, распаренный Матвеич, обряженный в лыжный костюм Феликса и необъятный свитер Лени, сидел на диване по-турецки, шумно прихлебывал крепчайший чай с коньяком и терпеливо потел при посредстве баночки меда, навязанной ему Марией Ивановной, и моего одеяла. Словом, под охи, ахи и суету было проявлено максимальное сочувствие к страждущему. На сей раз даже Милена Федуловна неприятным надтреснутым голосом сама предложила горе-рыболову остаться обсохнуть, чем, впрочем, ее сочувствие и ограничилось. Уволокла бульдожку в свой номер и хлопнула дверью.

После бутылки водки, половину которой мы с Феликсом влили в него, разделив вторую половину между собой (Леня отказался, а Коля, приняв один глоток, вернулся к исполнению телохранительских обязанностей), происшествие воспринималось Матвеичем чисто юмористически, причем потешался он главным образом над нами. Как мы мчались по берегу, что при этом орали и какие у каждого были глаза – все было нам показано в лицах. Я посмеивался. Леня хрюкал и булькал. Феликс, сидящий ко мне в профиль, являл собою редкий образчик истукана с острова Пасхи, которому надоело без толку пялиться в океан, а захотелось тяпнуть по маленькой в хорошей компании. Я уже чувствовал, что малой дозой дело сегодня не кончится.

А за пределами «Островка» психовала Радожка. Треск стоял, как на Чудском озере в кульминационный момент битвы. Инночка с Надеждой Николаевной куда-то рассосались. Юный Кеша, которому надоела наша компания, едва не оторвал бабушке рукав и утащил-таки ее смотреть ледоход. Мы тяпнули коньячку за открытие купального сезона. Ненадолго появился Борис Семенович, по-моему, сильно не в себе, поглядел на нас с ужасом и исчез из поля зрения. За ним улетучился верный Рустам, очевидно, дабы в случае какой угрозы прикрыть ценное тело работодателя своим менее ценным телом. Хлопнула где-то дверь.

Матвеич – рот до ушей – как раз заканчивал пересказ своей версии происшествия не то в четвертый, не то в пятый раз, причем выходило уже, что он сознательно совершал геройский дрейф на льдине, чтобы попугать слабонервных. Леня откровенно заржал, вибрируя всеми телесами, а я поперхнулся коньяком.

– Ты, Папанин хренов, скажи спасибо, что посреди реки не провалился, – грубо, но веско сказал Матвеичу Феликс, постучав меня по спине. – А у берега не рисковал, что ли? Будь глубина побольше – и ага? Сам бы не выгреб, да еще нас под лед утянул бы.

– Вы плавать не умеете? – встрял оторжавшийся Леня, вытирая глаза запястьем.

– Почему не умею? Очень даже умею. На теплоходе.

– Хы! – протестовал возмущенный поклепом Матвеич. – Да я, может, нарочно придуривался! Что я, едреныть, не знаю, где какая глубина? Да я на том месте позавчера живца ловил! Они за меня испугались, хы! Вот ледобур пропал – это жаль...

– Его, наверное, догнать еще не поздно, – с бесстрастием каменного истукана предположил Феликс, вслед за чем с реки донесся особенно громкий треск ломающейся льдины. Матвеич плотнее забился в одеяло, забегал по нам подозрительными глазками и пробурчал, что лучше уж он останется здесь, а коловорот пусть плывет на льдине хоть до Каспия.

Поскольку зарвавшийся рыболов был поставлен на место и возникла некоторая неловкость, мы выпили еще по чуть-чуть. Матвеич, резко сменив тему, поведал нам, что он, четвертый раз поправляющий здоровье в «Бодрости» в это самое время года, каждый раз ради особенно богатой ловли по последнему льду, впервые видит, чтобы ледоход начинался, когда в лесу еще по пояс снега. С другой стороны, дорогу, ведущую в Радогду через Юрловку, тоже затопило, так что шофер автобуса, по слухам, грозился, что он не дед Мазай и больше сюда не приедет. Верны ли слухи, он, Матвеич, не проверял, его путевка кончается через пять дней, а к тому времени половодье, конечно, схлынет...

Леня громко зевнул, половодье его не интересовало. Меня тоже как-то не очень. Хлопнула входная дверь, вошедшая Мария Ивановна поинтересовалась, не видел ли кто из нас Викентия, и дверь хлопнула снова. Не успели мы посочувствовать ей, отправившейся прочесывать остров, как заскрипела винтовая лестница, и расстроенная Надежда Николаевна спросила, не видел ли кто Инночку. Когда она ушла, Леня хрюкнул и сказал, что сейчас прибегут Коля с Рустамом с вопросом, не видел ли кто Бориса Семеновича. Феликс, посмеиваясь, сказал, что у него возникла та же самая мысль, а я признался, что и у меня тоже. Все кого-то ищут, но это не беда. Главное, чтобы находили.

По этому поводу не мешало бы выпить, но Леня отрицательно мотнул головой, а Феликс, взглянув на часы, сказал, что скоро ужин. Интересное у него было понятие о времени. Через час – это скоро?!

Я не обиделся. Мне все равно было здорово. День удался. Я поглазел на ледоход, мы вместе совершили хорошее дело (если предположить, что Матвеич не спасся бы без наших советов), а текст я двинул вперед так, что выполнил и завтрашнюю норму. Нет, мне нравился «Островок»! Никакой городской сутолоки, никаких воющих троллейбусов, бомжей, хамов в иномарках, беспрестанных телефонных звонков, никакой Гильдии Беллетристов, организации нищей и бестолковой, но нахальной, всякий раз пытающейся заглотать кусок в десять раз больше своего желудка, как та глубоководная рыба, забыл название... Просто остров, оторванный от мира, содрогающийся под ударами льдин. Остров, где никто не посягает распоряжаться моим временем. Робинзон с ноутбуком. И пятницы на любой вкус.