Дом.

Самый обыкновенный дом, не большой и не маленький, еще не дряхлый, но уже далеко не новый. Сосновый брус, из которого сложены стены, давно почернел бы от времени, не будь он выкрашен снаружи веселенькой кремовой краской. В июле, когда на небе ни облачка и солнце нещадно палит, сквозь неприметные трещины в слоях краски то здесь, то там начинают проступать янтарные капли смолы, будто дом говорит хозяевам: «Смотрите! Я честно служу, я держусь молодцом, я еще совсем не стар, я почти молод...». И хозяева улыбаются, зная: это правда, так оно и есть.

Дом думает, что он один. Он никогда не видел себе подобных. Он стоит в большой, плоской, как стол, долине, со всех сторон окруженной грядами холмов. Других жилых строений поблизости нет. По узкой прямой полосе асфальта, проложенной через долину прямо перед домом, изредка проносятся металлические эрзацы домов, снабженные колесами. И, хотя они гораздо меньше дома, хотя от них неистребимо несет бензиновой вонью, дом снисходителен к ним, как к непутевым младшим братьям.

Дом у дороги.

Лохматая собака прячется от жары в тени сарая, где стучит дизель-генератор, и, вывалив на сторону длинный язык, часами ждет очередную машину только для того, чтобы поднять уроненную на лапы голову, проводить взглядом промчавшееся мимо четырехколесное чудище и, может быть, поворчать ему вслед. Такое развлечение случается не каждый час. Еще реже какой-нибудь водитель остановит автомобиль около дома и зайдет промочить горло холодным лимонадом или слабоалкогольным пивом, купить сигарет, а то и просто спросить, не ошибся ли он случайно дорогой и действительно ли Дурные земли начинаются уже вон за теми холмами. Тогда навстречу гостю выходит хозяин, если в данную минуту он не работает в поле, и радушно предлагает недолгий, но приятный отдых и небогатый выбор полезных в дороге товаров. Цены у него вполне умеренные.

Случайный проезжий может получить и ночлег, но только в том случае, если он чем-либо симпатичен хозяевам. Деньги никому не мешают, но превыше всего хозяева ценят свободу. Поэтому две комнаты, предназначенные для гостей, как правило, пустуют.

Хозяева – муж и жена. Ему около сорока, он здоров, крепок, с сильными натруженными руками и упрямым загорелым лицом, но в его глазах иногда проглядывает что-то безмятежно-детское. Он был почти вдвое моложе, когда пришел в эту долину и сам построил свой дом. Она – чуть моложе его, миловидная, с добрым сердцем и спокойным характером. Еще у них есть дети: сын семнадцати лет и шестилетняя дочь. Семья имеет трактор с набором приспособлений для различных полевых работ, маленький комбайн и редко используемый автомобиль в гараже. Скота они не держат, но у них есть две верховых лошади, для которых построена специальная конюшня, утепленная брикетами соломы, потому что зимы в долине бывают настолько холодными, что выпавший снег иногда не сходит по три дня. Животные ухожены, постройки крепкие, а работы в поле всегда производятся тогда, когда нужно.

На стене в гостиной висит магазинная гладкостволка на пять патронов. Сейчас она, естественно, не заряжена. Осенью и весной над долиной пролетают гуси, и тогда мужчина, взяв собаку, уходит пострелять. Ему не очень нравится убивать птиц, и он не огорчается промахам.

Мужчина и женщина почти никогда не выезжают за пределы своей долины, да и зачем? Они счастливы и тут – можно даже сказать, что они счастливы именно потому, что отгородились от окружающего шумного мира цепочкой холмов. С детьми – сложнее. Сын добросовестно помогает отцу, но хочет уехать в город учиться на врача или адвоката, и родители знают, что скоро так и произойдет. То, что для старших свобода, для младших – клетка. Юноша вполне самостоятелен и согласен принять деньги для оплаты первого семестра лишь в долг – он собирается учиться и подрабатывать. Для родителей дело, конечно, не в деньгах: они подозревают, что птенец, покинувший гнездо, никогда уже не вернется в него. Им немного горько, но до отъезда сына еще почти целый год, а за это время многое может произойти.

Дочь пока еще не ходит в школу (вернее, ее пока туда не возят – до школы в ближайшем городишке полчаса езды), но уже умеет читать и писать. И еще она очень любит кататься на настоящей лошади и играть с котенком. Полосатый котенок сам прибежал откуда-то, наверное, из Дурных земель, голодный и жалкий. Поначалу он очень боялся лохматого пса, но теперь подрос и уже не боится. Он с удовольствием играет с девочкой, но еще больше любит охотиться на мышей, что шуршат на сеновале, и верит, что когда-нибудь поймает хотя бы одну.

Вот такой дом стоит у дороги, такие люди живут в нем. Их жизнь спокойна, размеренна и в общем безмятежна, хотя в ней иногда случаются и радости, и огорчения. Но огорчения со временем забываются.

Жена – романтик в душе. Она ничуть не чурается работы по дому и вместе с тем готова любоваться и первым снегом, и первым весенним ростком, проклюнувшимся из почвы, и первым шмелем, с гудением севшим на первый цветок. Иногда солнце, садясь за холмы, устраивает настоящее цветовое шоу, и тогда она зовет мужа полюбоваться вместе с ней. Вот и сегодня она говорит:

– Посмотри, как красиво. Красиво и страшно...

– Да, – отвечает муж, обнимая ее за плечи. Ему совсем не страшно.

– Какое зарево. Как будто Дурные земли горят...

– Да, – отвечает муж. – Это к перемене погоды. Завтра-послезавтра пойдет дождь.

– Кровавый дождь? Ты посмотри, небо, как кровь. Знаешь, по-моему оно разгорается...

– Оно не может разгораться. Солнце село. Тебе показалось.

– Нет, разгорается. Мне страшно...

Муж молчит, но крепче обнимает жену. Успокойся, родная, ничего страшного нет. Это только цвет, только небесные краски, необычные, очень красивые, немного грозные и совершенно безвредные. Успокойся, разве что-нибудь плохое может случиться с нами, с тобой и мной?..

И женщина успокаивается.

* * *

Я уже всерьез задремал, сдвинув набок шапку и создав таким образом амортизирующий буфер между головой и дребезжащим оконным стеклом, и даже успел просмотреть обрывок сна о доме в солнечной долине, когда водитель дал по тормозам. Автобус развернуло и повело юзом. Позади кто-то охнул на вдохе и загремела выпавшая в проход детская раскладушка. Меня приподняло и уронило животом на спинку переднего сиденья. Съеденный на станции пирожок запросился наружу, но не был выпущен.

Несколько секунд мы ползли вниз по шоссе, по укатанному снегу, по грязному ледку замерзших к ночи луж, встав к оси шоссе ортогонально, или, как говорят моряки, лагом. Заняв все пространство от кювета до кювета – благо, машин на дороге не было никаких, ни попутных, ни встречных. Затем шофер ухитрился выправить свой самобеглый костотрясный агрегат и заставить его остановиться. Автобус не доскользил туда, куда ему хотелось, но осветить – осветил.