пересмотр. И только по результатам всех этих исследований составят план лечения. Как, чем, сколько времени. А варианты такие: с химиотерапией или без. «Химию» делать до операции или после. Или и до и после. Проводить ли диагностическую операцию, лапароскопию, или нет. Короче, «беспредельный вариант», как говорил один мой приятель из девяностых. Но на прощание доктор А. Е. мне посмотрел прямо в глаза и крепко пожал руку. Этого оказалось достаточно, чтобы я успокоился.

На следующий день я действительно попал на приём к онкологу в поликлинику.

И вот я иду на приём в поликлинику к онкологу моего профиля. Перед кабинетом очередь. Занимаю. Захожу. Там доктор по имени Марина Дмитриевна, хотя на кабинете табличка с мужскими именем Виктор Иванович и фамилией. Как оказалось, он в отпуске. С ним я тоже встречусь, потом. Перед гастроэктомией. Пока что иду к М. Д. Она – суровая женщина! Прочитала список назначений А. Е., начала ругаться: дескать, давайте по месту жительства сдавайте все анализы, какие только можно, что это такое, даже УЗИ и рентген у нас, куда это годится, больница с этого денег по страховке не получит и так далее. Потом она сообщила мне:

– У меня зарплата пятьдесят тысяч!

Не знаю, к чему это относилось.

– У меня на основной работе столько же, – единственное, что я мог ответить.

А я, между прочим, ремесло своё переводческое чуть не тридцать лет постигал: шесть лет в школе, четыре года в институте, потом двадцать лет практики – интервью, книги… Этого я говорить не стал. Какая, на фиг, разница? В результате все анализы я сдавал в РОНЦ.

Защитные механизмы

Пятница, 5 июля 2019 года. Я в онкоцентре на Каширке. Первые мои анализы здесь. Ищу, где «на кровь». Народу – битком. К каждому кабинету очередь, как на рок-концерт стадионный. Но все очень приветливые, все желают помочь. Тут правда трудно разобраться. «Замуровали, демоны!» – несутся возгласы по коридорам. А коридоры эти – как будто миллион извилистых километров. «Тут и шайтан заблудытся!» – восклицает сухонький юркий старичок с Кавказа.

Нужный кабинет я нашёл даже раньше, а приём ещё не начался. Но до того надо успеть зайти к врачу, у которого тоже всё по записи, которой у меня нет. Занимаю очередь.

Сижу и думаю, как вообще такое случилось. И мыслительный процесс странный: как будто не о себе. Физически я достаточно бодр, хоть и рано встал и ничего не ел, как полагается перед анализом крови. Во всё происходящее мне совершенно не верится. Но «не может быть, а вдруг диагноз ошибочный?!» – такое мне в голову не приходит. Это слишком легкомысленно. Результаты биопсии и «оперировать по-любому» все врачи сказали. Так что не стоит расходовать силы и нервы на надежды про «рассосётся-заживёт». Надо действовать. Обследование – штук десять процедур, на всё записаться – это уже целый день. Не буду больше грузить подробностями, просто вывод: надо быть готовым к очередям.

Повторюсь: в определённый момент мозг, устав от страха, начинает искать всякие психологические уловки. «Это как будто не со мною». «Я хожу на обследования как будто на работу». «Интересно даже!» И тому подобное. А разговоры с другими пациентами успокаивают. Выучиваешь новую для себя онкологическую лексику: рак есть у всех, но не все до него доживают; мы не больные, мы лечимся. Разнообразен наш онкологический фольклор.

Но страх есть. Всегда. Фоном. Прорывается в странных снах. В выскакивающих с периферии сознания мыслях – «а что если…». Но вот на самом деле: вся эта беготня по кабинетам, где тебе в вены на руках втыкают иголки, а в горло засовывают зонды, она действительно отвлекает. Врач мне объяснял, что не кладут на обследование потому, что в больнице микроклимат своеобразный, микробы всякие непривычные, и это может ослабить организм и вызвать осложнения. Так что все, кто своими ногами ходить могут, – до операции пусть ходят. Но вот от такого порядка ещё и побочный психологический эффект. Когда ты возвращаешься домой, то просто ложишься пластом или тупишь в компьютер и вообще ничего не чувствуешь.

Кстати, очередь на кровь прошла за час где-то (и к врачу я пробился вне очереди, хотя мне действительно было «только у медсестры подписать», тут я не наврал). Кровь из пальца и вены взяли быстро и виртуозно. Сейчас какие-то «бабочки» и вакуумные пробирки – то есть иголок можно вообще не бояться!

Систему нужно брать измором

В общем, примерно две недели я бегал по этажам и кабинетам. И перед каждым кабинетом обмирал от страха. Оттого, что найдут ещё чего-нибудь и всё окажется хуже. Вот так вот лежишь себе на УЗИ брюшной полости, лимфоузлов и вен нижних конечностей, а доктор зовёт свою коллегу, показывает ей мои внутренности на мониторе и говорит ей таким лениво-равнодушным голосом: «Ну вишь, у него тут утолщение». – «Ага, ага». – «Вот тут вот стеночка… А тут вон на пищевод пошло». – «Ага, ага». И мне, громко, как будто я до того ничего не слышал: «Вставайте, вытирайтесь, ждите заключение в коридоре».

Читатели в фейсбуке после очередного поста мне писали: ты храбрый, ты борешься, ты герой. А видели бы вы этого героя, который бледный, как бумага мелованная, и потный дрожит от страха в коридорчике. А получив бумажку с заключением, тут же фоткает её и ватсапит врачу: «Что это?!» А врач: «Да ничего нового, от этого и лечим». Уф!.. И так каждый раз.

Наконец я не выдержал и попросил одну подругу-коллегу со мною походить. Формально – чтоб держать очередь, на самом деле – чтоб я в её присутствии не обмочился от страха, а то как потом домой ехать-то? Нормально прошёл. После эндоУЗИ пищевода рвало, правда. Воздухом, но всё равно неприятно. Стою в коридоре, впополам согнутый. Но тут я сам виноват: надо аккуратнее быть на эндоУЗИ, ибо там зонд толще, чем на обычном. Не двигаться, вообще не дёргаться, лежать, как под гипнозом. Дышать прям очень аккуратно.

А с коллегой отлично мы, кстати, потусовались там. Даже поржали. Люди – это всё, я ж говорю.

Заодно в нормальной жизни стало выясняться, сколько знакомых болело раком. Начальница на работе. Коллега. Родители одноклассника. Соседка с первого этажа – рак кожи, на поддерживающей терапии. Давно уже. Выглядит обычно: худой и востроносой она всегда была, а характер у неё даже лучше стал с годами. Об изменениях в характере и о психологии онкобольных мы поговорим в финале книги. Пока же я не хочу на эту тему рефлексировать, потому что в тот период я вообще не рефлексировал. Голые эмоции первобытного человека – встать, бежать, очередь, успеть, ждать… Пожрать