моё внимание на то, что мой номер в очереди – 64-й. «У тебя квартира номер шестьдесят четыре, а это хорошее совпадение», – прокомментировала она. Хорошо бы, говорю. Утомительное ожидание в два с половиной или три часа. Много народу – не присесть, можно только подкараулить, пока кто-нибудь не встанет и не уйдёт. А я, поскольку у меня анализ крови был, ничего, понятно, не ел с вечера накануне. Но есть и не очень хочется. Была с собой какая-то булка или круассан – ну и умял, чтоб язву не дразнить.

Попадаю наконец в кабинет. Врач пару вопросов задаёт, велит взвеситься, потом меряет давление, которое бешеное, чуть не 160 на 100. Но врачи приёмного отделения привычно успокаивают: это от нервов, вы ж молодой, надо верить, всё хорошо будет, у нас тут вообще всё прекрасно! И объясняют, как добраться до нашего абдоминального отделения, что на тринадцатом этаже.

Сидим с тётей на тринадцатом этаже, ждём, когда пациента Беляева проводят в палату. Напротив нас на диванчике – средних лет брюнетка фигуристая, красивая (краснодарский типаж такой) и какая-то как будто очень радостная. Что неуместно в данных стенах, как мне казалось. А у неё глаза прям светились. Странный, думаю, пациент. И тут она мне говорит, что её муж на операции, а лежит он в той палате, в которую меня сейчас положат. Забавно, говорю, откуда знаете? Да, говорит, я тут всё уже знаю: вы новенький, палата двухместная, вот щас и тебя туда… Так и получилось.

Пациент Беляев А. М. 1975 г. р. препровождён в палату активной жизнерадостной медсестрой средних лет. Она бойко объяснила пациенту, куда что поставить-положить, куда сесть-лечь, включить мобильник, где столовка, где вода, чего нельзя и так далее.

– Спасибо, – говорю. – Я сейчас лягу и отключусь на фиг.

– Сейчас вашего соседа привезут.

– Рад буду ему, – говорю. – Когда проснусь.

Ложусь, руки под голову. Но сон – нейдёт…

Я какое-то время пролежал с закрытыми глазами, когда услыхал: дверь в палату открывается. Резко. Открыл глаза: медсёстры завозят кровать с человеком, обвешанным всякими трубочками и пакетами. За ними – та самая женщина из коридора. Это Ольга. На кровати – её муж Василий. Мужчина средних лет, героической наружности. Из реанимации – а как будто с прогулки по хвойному лесу. Улыбчивый и позитивный. Они с Волги. Мы вместе протусуемся тут пять дней.

Василию резали печень. Рецидив. Два года назад ему резали кишечник. И он ходил со стомой (это мешок такой на животе, в который отходы жизнедеятельности организма поступают). Теперь у него нашли, причём чуть ли не случайно нашли, опухоль на печени, сантиметра в четыре. Теперь он лежит, обвешанный капельницами и мешками… И почти до самой моей выписки не будет ничего есть.

А я-то себя видел измождённым, зелёным и несчастным. Но когда Ольга и Василий мне бодро изложили историю его болезни, я понял, что мне стоит заткнуться. (То, что, допустим, в стране эпидемия онкологическая и в провинции рак диагностируют черт-те как, а то и вообще скрывают от пациента – это я и так понял, слоняясь по РОНЦ почти две недели.) А у меня-то результатов на тот момент толком никаких: типа всё нормально, только вот опухоль вокруг язвы. И надо посмотреть глазами, что она там и как.

Тут надо сказать, что в диагностике есть такие два рубежа, перед которыми прям страх нутряной. Это вышеупомянутая КТ (компьютерная томография), которая показывает, где метастазы. И эта самая лапароскопия.

В общем, я всё равно тревожился за предстоящую операцию, хоть она и диагностическая, и три прокола всего («шрамы будут незаметные!» – ободрял меня врач, хотя эстетика моего пресса меня интересовала меньше всего), час времени…

Днём сестра меня отругала за то, что я пообедал, я сказал, что всё фигня, врач только ужинать не разрешил, даже чай можно. Всё равно – отругала! Пригрозила клизмой. Надо было, кстати, соглашаться – мне полезно, а ей лишняя работа, пусть не ругается и не блефует. Клизмой она меня испугать решила, ишь ты. Человека, которому желудок промывали от крови, ха-ха. А к вечеру я оголодал зверски, понятное дело.

Вечером ко мне пришла анестезиолог. Позадавала всяких вопросов, намеряла бешеное давление (180 на 100, это рекорд для меня), распорядилась дать таблетку на ночь и ушла. Я поворочался-поворочался и заснул. Проснулся рано, в половине девятого меня повезли в операционную. С тринадцатого этажа на второй. Прикольно. Вояж такой. Гонки на кроватях.

В эйфории

Лапароскопия действительно заняла всего час. После операции меня отвезли на пост пробуждения – такая палата-отстойник, стоянка для кроватей с прооперированными. Там лежали всякие бабушки и дедушки спящие. Мне не разрешили спать, и я, покорный, отчаянно боролся со сном, уверенный, что досплю в палате. А так состояние нормальное: ничего не болит, вообще всё замечательно.

По возвращении в палату сон совсем прошёл. Ну вот, и что ж теперь делать-то цельный день? Пришла моя тётя Лена. Говорит: знаешь, я с твоим врачом побеседую, выясню вообще наконец, что с тобою происходит. Ну, говорю, выясните, да. Только у него, небось, сегодня ещё пяток операций, как обычно.

А тётя Лена поймала врача как-то легко, сразу, не успев в коридор выйти, но ей вообще всякие такие организационные моменты удаются. Врач её пригласил в кабинет и чуть ли не полчаса ей рассказывал про всё про это… Она вернулась и сказала мне, что типа всё ничего, а вот то, что у меня давление бешеное, – это плохо, и врач, как только она ему это сказала, тут же позвонил психологу, местному, больничному. Так что, сказала тётя Лена, с тобою завтра психолог будет беседовать. Тут я ещё больше напрягся – а вдруг у меня крыша уже давно поехала?..

Мне велели ходить. Ногами. И никаких тебе тут уток и суден – встал и пошёл. Гулять. И жрать, да. Это как раз несложно оказалось. Сложно – что у тебя всё пузо залеплено матерчатыми пластырями, как, я не знаю, стекло разбитое! То есть душ принять – это отдельный квест.

Начало побаливать только к вечеру, но в больнице такие наркотики замечательные, что всё как рукой снимает, ха-ха.

Вечером зашёл А. Е.

– Ну же ж, – говорю, – какой же приговор?

– Да нормально всё, опухоль по краю язвы, органы близлежащие не затронуты… Мало того – она у вас внутрь даже не проросла, как это обычно бывает.

И тут мне захотелось плакать. От счастья. Аж на кровати подскочил. Лёгкое тело, ветерок в голове. Эйфория! И в эйфории пребывал в ней остаток дня, и ночь, и утро следующего дня. Что, как мне потом объяснила психолог, не очень хорошо. И даже – опасно.