— Слышь, — не унимался первый. — А че это он всегда раньше всех встает?

— Работа у него такая, — потягиваясь, отвечал второй. — Да и выслужиться хочет.

— Ну, да-да, правильно. — Стражник подумал немного и сочувственно рассудил: — А что ж ему делать? Глухой, немой да еще горбатый... Я так считаю — бедняге здорово повезло, что князь принял его в истопники. Где б он еще нашел себе кусок хлеба?

— Конечно... Вот и старается... А работенка у него, я тебе скажу, — не дай Бог! Тут же дымоходы — как кротовая нора — залезешь, назад не выберешься. Там все ходы перепутаны... И сажей битком забиты. Он когда взялся за работу — четыре дня лазил по трубам... А как вылез оттуда — весь черный, страшный, ну прямо нечистый из преисподней! Аж мороз по коже... Но все же, говорят, прочистил! Молодец! Ну, а потом подумай сам: дрова колоть надо, печи топить надо, золу вывозить надо... Вот он и встает вместе с солнышком. Попробуй, управься с таким хозяйством! А я так считаю — это князю повезло, что нашелся калека честный и работящий, который от уродства своего за такую работу взялся... Другой бы никогда так на его месте не трудился... Разве кабальный какой... О, слышь, уже толкает свою тележку... О Господи, опять этот подъемник крути...

Из дворика медленно приближалась неясная в тумане, странная фигура, толкающая перед собой большую, доверху наполненную золой тележку.

Колеса тяжело поскрипывали в утренней тишине, и казалось, что скрип исходит не только от тележки, но и от всего нелепого тела человека, идущего за ней. Он был совсем низкого роста, но очень широк и могуч в плечах, короткая шея, сутулая спина создавали впечатление горба, а тощие кривые ноги явно не подходили к могучему квадратному туловищу. Лицо Саввы до самых глаз заросло густой черной бородой, которая почти сливалась с огромными широкими бровями, а давно не стриженные, такие же черные волосы закрывали лоб и уши; от этого вся голова производила впечатление большого волосатого шара, из которого только узкие холмики скул торчали одинокими островками да поблескивали, как из глубоких пещер, сощуренные глаза. Возраст Саввы определить было невозможно, но по огромным мускулистым рукам легко было предположить, что он еще не стар и обладает огромной силой. В замке все его сторонились, потому что впечатление он производил жутковатое, особенно когда пытался что-то объяснить, глухо мыча и жестикулируя.

Савва подъехал к воротам, издал короткий гортанный звук и мотнул головой. Петрец вошел в маленькую дверцу в стене и, поплевав на руки, стал вертеть большой барабан с цепью.

Подъемный мост плавно лег через ров, и, прогрохотав по нему тележкой, Савва скрылся в тумане.

— Слышь, Петрец, — снова начал первый стражник с единственной целью отогнать утренний сон. — Слышь? А куда он возит эту золу?

— Да шут его знает! Куда-то в лес, подальше. А знаешь, какая потеха с поваром Кузьмой была?! В первый день, когда Савва стал работать и повез золу, Кузьма его пожалел, догнал и показывает на пальцах: чего, мол, далеко возить — кидай здесь!

Савва посмотрел да как замычит, руками как замахает, ну — показывает, что, дескать, рядом нельзя, мол, пыль будет, вонь... А в тот час, откуда ни возьмись, князь Семен проходил, да и увидел это. Подошел к повару и как врежет ему по морде: «Учись, говорит, дурак, у калеки, как служить надо! Он обо мне заботится! Хочет, чтобы под моими окнами воздух чистый был, а ты, болван, его с толку сбиваешь!» А Савва-то не слышит ничего — об чем разговор, но видал, что князь повара стукнул — испугался, аж присел и руками закрывается. Ну, тут князь погладил его по голове, как собаку, — молодец, дескать, и показывает на лес: правильно, мол, вези дальше! И деньгу ему дал золотую. Савва обрадовался, как дите малое, и со всех ног покатил. Слыхал я, он после того целый день копался и здоровенную яму далеко в лесу вырыл. Теперь золу туда возит и еще землей присыпает, чтобы ветер не разносил. Кузьма, конечно, обозлился на него страшно, а на другой день гляжу — уже отошел, улыбается. Оказалось, Савва вечером пришел к нему, виноватый такой и давай ластиться, как пес, ну Кузьма, конечно, прогнать его хотел. Но Савва вынимает монету золотую, что князь ему дал, и протягивает Кузьме: возьми, мол, это тебе, дескать, за то, что от князя попало... Кузьма, конечно, взял; ну и с тех пор полюбил он его. Во какие дела!

— Ишь ты! Занятно. — Стражник подумал и философски заключил: — Ему бы хорошо юродивым быть с такой мордой!

С башни донесся негромкий возглас:

— Эй вы, заткнитесь! Дайте послушать! Кажись, кто-то скачет!

Стражники вытянулись и стали прислушиваться.

— Ну что там? — тревожно спросил Петрец, задрав голову.

— Обожди, — донеслось сверху. — Мне тут кусок дороги видно, где туман сошел. Точно скачет кто-то. Сейчас поглядим.

Послышался стук копыт.

— Э-э-э! — раздался с башни удивленный голос. — Да это никак Кожух! А с ним пять человек и карета... А в ней баба, что ли... Надо будить князя. Сбегайте кто, ребята!

По мере того как солнце поднималось выше, туман рассеивался.

С башни подали команду, и, звеня цепями, мост через ров снова опустился, как раз когда на дороге показался идущий обратно из лесу горбун Савва, бодро толкавший перед собой пустую тележку. В это же время из-за поворота галопом вылетел небольшой отряд всадников, сопровождавших карету.

Савва, громыхая тележкой, неторопливо двигался по середине узкого перекидного моста, висящего на цепях.

— Эй, посторонись! — свирепо крикнул Кожух, на всем скаку влетая на мост.

Савва продолжал идти дальше, как ни в чем не бывало.

Стражник замахал руками. Глухонемой понял слишком поздно. Лошадь Кожуха была уже за его плечами. Савва обернулся и шарахнулся в сторону, едва успев убрать с дороги тележку.

— Глухая скотина! — рявкнул Кожух и, проскакивая мимо, со всего размаху ударил Савву нагайкой.

Савва закрыл лицо руками, прижался к цепи на самом краю моста и чудом удержал равновесие, пока пятеро всадников и карета проехали мимо.

Замок проснулся.

Захлопали двери, застучали сапоги, и детинец быстро наполнялся полуодетыми заспанными людьми. Конюхи приняли лошадей. Петрец бросился к Кожуху:

— Князь ждет в бронном зале!

Кожух подошел к девушке, которую вывели из кареты. Худенькая и бледная Настя почти теряла сознание от усталости.

Кожух грубо взял ее за руку и потащил за собой.

Они поднимались по крутым каменным лестницам, шли темными длинными галереями и наконец оказались в большом зале, мрачном и холодном. Стены тускло поблескивали оружием, а из углов жуткими призраками выступали закованные в железо фигуры — черная пустота вместо лиц под откинутыми забралами.

В глубине зала у массивного стола, заваленного бумагами и картами, стоял высокий человек в длинном восточном халате. Голова его, как у татар, была обрита наголо, бороды он не носил, а длинные усы, на манер польских шляхтичей, свисали до самого подбородка. Лицо его было холодным и неподвижным.