Он торопливо распрощался, а выглянув в окно, я увидела, что его дожидался автомобиль, не такой блестящий, как у Хомякова, но тоже со львом на капоте. Сам за руль Константин Филиппович не сел, ему с поклоном открыл дверцу заднего сиденья шофер, поведение которого говорило о важности пассажира. Поди, и поедут медленно, чтобы не дай бог — или боги? — не растрясло значимую персону. Но разве интересно медленно ездить? Почему-то подумалось, что было бы здорово устроить гонки. Хотя бы с Хомяковым, у него точно есть автомобиль. Уверена, я бы выиграла. Только разрешены ли они? И вообще, у меня-то автомобиля пока нет, Шитов вряд ли даст свой для таких сомнительных целей, а на пути получения собственной машины возможны неопределенные сложности. Во-первых, она наверняка стоит очень дорого, а во-вторых…

— Интересуетесь автомобилями, Елизавета Дмитриевна?

— Думаю, насколько сложно получить водительские права, Владимир Викентьевич.

— Водительские права? Это что?

Я удивленно повернулась.

— А что, управлять автомобилем может любой? Этому не надо обучаться?

— Обучаться надо всему, но я не слышал, чтобы у водителей были какие-то особые права, — проворчал Владимир Викентьевич.

— Особых прав и не должно быть, скорее, обязанности, — ответила я, недоумевая, откуда у меня вообще возникла высказанная мысль. — Любое транспортное средство представляет опасность.

— Опасность может представлять что угодно. Особенно недоученный маг.

Намек в его словах был достаточно явным для того, чтобы я наконец оторвалась от наблюдения за почти уехавшей машиной и занялась тем, чему мы и планировали посвятить этот вечер — магией. А именно: отработкой самых простых приемов. Но простые-то они простые, а вымотали меня так, что я еле доползла до кровати и рухнула в сон, едва успев раздеться и подумав, что срочно нужно выучить плетение, позволяющее быстро восстанавливаться.

Разумеется, в гимназию на следующее утро я не пошла. Похороны организовывала контора, в которой работала мама. Я так и не узнала ее название, даже на табличку не посмотрела, когда мы приехали туда с Владимиром Викентьевичем. Впрочем, не так это и важно.

Людей было много. В глазах рябило от обилия незнакомых лиц, пришедших попрощаться с умершей. Из родственников была только я. Странно, но я так и не спросила у Владимира Викентьевича, есть ли у меня кто-то со стороны мамы. Как-то само собой подразумевалось, что если позаботиться обо мне могли только Рысьины, то значит, Седых не осталось. Но сейчас не время было уточнять. Ко мне подходили со словами соболезнования, пустыми и бессмысленными перед лицом смерти. Атмосфера была настолько давящей, что голова закружилась и я ухватилась за Владимира Викентьевича, чтобы не упасть.

— Елизавета Дмитриевна, вам нехорошо? — обеспокоенно спросил он и почти тут же положил свою руку на мою, используя целительское плетение. — Почему вы не сказали раньше?

Стало легче, но ненадолго, потому что подошел важный военный и забасил, что они сочувствуют моему горю и не просто сочувствуют, а непременно все расследуют и отомстят.

— Ваше высокоблагородие, месть дело хорошее, — заметил Владимир Викентьевич, — но вы бы лучше подумали, как помочь сироте.

— Да, я слышал, что Рысьины от Елизаветы Дмитриевны отказались, — чуть поморщился тот от разговора, явно ему неприятного. — Смотрю, и здесь от них никого? Некрасиво с их стороны, ох как некрасиво.

Он покачал головой, этак укоризненно покачал, изящно уйдя с темы помощи сироте на тему ее неблагородных родственников. Но радовался своему изяществу он зря: Владимира Викентьевича отвлечь было не так-то просто.

— Совершенно с вами согласен, Ваше высокоблагородие. Но вернемся к вопросу помощи Елизавете Дмитриевне. Все же убийство ее матери напрямую связано с вашей работой.

— Да с чего вы это взяли, Владимир Викентьевич? — раздраженно бросил военный. — При всем уважении к Сыскному отделу полиции, предложенная ими гипотеза — совершеннейшая чушь. Чушь и нелепица. Ольга Станиславовна не выносила никаких артефактов с работы, уверяю вас. И потому, что доступа к чему-нибудь серьезному не имела, и потому, что у нас ничего не пропало.

— Так-таки ничего? — недоверчиво прищурился целитель. — К чему тогда вы вчера присылали к нам Шитова для проверки?

— Ничего серьезного, — поправился военный. — Поверьте, Владимир Викентьевич, ничего такого, из-за чего могли бы убить. И то, между нами говоря, — он понизил голос, — мне кажется, под это попросту пытаются списать проданное на сторону. Проверки склада, знаете ли, у нас давно не было. Так что полиция наша не там копает. Возможно, это обычное ограбление.

— Ваше высокоблагородие, — укоризненно протянул Владимир Викентьевич, — какое ограбление? Там поработал маг не из слабых. Не могу сказать, что сильный маг на ограбление не пойдет, но на ограбление из-за пары дешевых артефактов не пойдет точно. А там даже украшения Ольги Станиславовны остались.

— Все?

— Приходящая служанка утверждает, что все. Что вообще ничего не пропало.

Его высокоблагородие, непривыкший к противоречиям, недовольно сжал губы.

— Возможно, она не обо всем знала, — недолго подумав, предположил он. — Не будут семейные ценности показывать кому попало. Покойная была вдовой Рысьина, а они… О, смотрю, прислали все-таки представителя, — неожиданно бросил он. — Оппозиция к старшей ветви, конечно, но все-таки настоящий Рысьин, не просто кто-то из клана. Проявили уважение к покойной.

Я проследила за его взглядом. Оказывается, в оборотни Юрия я определила правильно, ошиблась только с фамилией. И с чего я взяла, что Юрий — Волков? Ах да, с того, что посчитала, что фотография была подброшена Оленькой. Вживую офицер был еще красивее, чем на фотографии, которая никак не могла передать хищной грации оригинала. Создавалось впечатление, что безупречность собственного облика стоит у Юрия на первом месте: ни одной лишней складочки, ни одной выбившейся волосинки, строго симметричные аккуратные усы. Даже траурная повязка на рукаве была идеальной. Пожалуй, желание засыпать с фотографией столь выдающегося офицера было вполне понятным, там даже могло появиться желание засыпать с ним самим. Не уверена, что было и первое, и очень надеюсь, что второе обошло стороной.

— Елизавета Дмитриевна, какая потеря для всех нас, — с точно выверенной долей печали в голосе сказал Юрий, явно думая больше о том, какое впечатление производит. — Это так неожиданно и так ужасно. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Юрий был с нами до конца всех траурных мероприятий. Именно с нами: от меня он не отходил ни на шаг, всячески подчёркивая, что мы друг другу не чужие люди. С одной стороны, это было действительно так: как ни крути, одна его фамилия намекала, что он мне кем-то приходится. С другой стороны, я всей кожей чувствовала, что ему что-то от меня нужно. Именно от меня, а не просто показать окружающим, что не все Рысьины поддерживают политику партии, то есть решения Фаины Алексеевны. Шло от него какое-то горячее злое голодное нетерпение. Но вида я не подавала, была с ним отстранённо-холодна, если вообще отвечала на вопросы. Все же похороны близкого человека к светским беседам не располагают, пусть даже для меня они были простой формальностью.