На наше счастье, отношения между французской и немецкой сторонами потеплели, и когда мы подъезжали к ботсванской границе, я уже ощущал, что ситуация становится немного более контролируемой. Фил оказался не только в высшей степени сведущим во всех областях техники, но и, по-видимому, обладал нервами, сделанными из превосходного природного каучука. Вместе мы обхаживали, успокаивали и вообще ободряли каждого, кто в этом нуждался. Дни шли, мы все как будто приспособились к тяготам нашего путешествия, и — в истинности чего я убеждался довольно часто — Западный мир, для большинства из нас столь долго бывший единственным миром, словно растворялся в обширных открытых ландшафтах, скалах и пыли, странных, колючих растениях и деревьях и прятался в укромном уголке разума.

И вскоре уже не было ничего естественней, чем остановиться на обочине пыльной дороги с видимым во всех направлениях дрожащим горизонтом и без единого признака какого-либо другого человеческого обиталища. Уже не вызывало удивления, когда нам велели ставить палатки, набирать дров, чтобы хватило на ночь, и сооружать огромный общий костер, вокруг которого мы сидели либо за вялым разговором, либо в дружной тишине. И наконец, уже никто — или почти никто — не жаловался, если приходилось мыть посуду, упаковывать вещи или толкать автобус. Более того, по мере нашего продвижения через Намибию и дальше по Ботсване и окраинам великой пустыни Калахари меня не оставляло чувство, что некоторые были бы не прочь растянуть это путешествие до бесконечности. Настолько прекрасным было это ощущение — сплав свободы, приключения и товарищества, — что возвращение к обыденной работе (какой бы, в моем случае, она ни оказалась) представлялось все более и более невозможной перспективой. Правда, мне начинали надоедать эти народные песни с прихлопываниями по бедрам.

Пустыня Калахари, что и говорить, самая что ни на есть настоящая пустыня. Она, впрочем, не может претендовать на обаяние Сахары — la тег de sable[39] море песка, — или же на величественность Намиба, по которому мы только что путешествовали. Но зато Калахари поражала своим размахом, своими внушающими благоговейный ужас масштабами. Здесь не было блуждающих дюн, и ландшафт совершенно не менялся — лишь миля за милей плоской земли, однообразно покрытой низкорослым серовато-коричневым кустарником. Калахари словно бы создана для тех, кому по нраву преодолевать за день огромные расстояния. Некоторые из нас вели путевые заметки, день за днем записывая впечатления о путешествии, однако из-за бесплодного характера местности описания эти порой сводились к указанию количества холмов или хотя бы тех жалких подъемов, что встречались нам за десять часов езды. В один день, полностью проведенный в дороге, их число достигло двух. И все же воистину захватывал один лишь простор континента. Отслеживая тонкую фиолетовую линию на висевшей в кабине карте, я неизменно поражался, сколь же мало мы продвигаемся за день.

Изредка — это действительно бывало очень редко — мы все-таки проезжали через кое-какие селеньица. И чаще всего они состояли из всего лишь гаража, может, вкупе с меблированными комнатами, а порой даже наличествовал и ресторанчик. Хотя Фил неизменно настаивал на том, что надо спешить, мы все упрашивали его остановиться, чтобы дать отдых шее, рукам и ногам. И мы проявляли такой интерес к скудным сладостям, открыткам и ужасным сувенирам и выказывали такой восторг при покупке мороженого и прохладительных напитков, что вполне можно было подумать, что это действительно наш первый контакт с цивилизацией. Но все же наш бойкий руководитель вселил в нас такую целеустремленность, что, когда мы забирались назад в автобус, стон или жалоба раздавались весьма нечасто.

Шли долгие дни — дни, незаметно перетекавшие один в другой. Однако, когда уже казалось, что этот пустынный ландшафт действительно будет тянуться вечность, что мы каким-то образом безнадежно заблудились или вообще через некий временной портал угодили в параллельный мир, я получил напоминание о том, что, увы, этой нашей вселенной все-таки есть предел. Однажды, когда я как раз закончил подавать особенно удавшийся завтрак и наслаждался комментариями, которые довольные едоки отпускали с набитым ртом: «Ja, schmeckt gut!»[40], «Oui, tout a fait comme elle le prepare ma Tante Clair»[41] и т. д., я заглянул через плечо одному из путешественников, восторженно заносившему записи в дневник, и прочел, что мы уже пересекли всю северную Ботсвану и вскоре окажемся у зимбабвийской границы.

С тяжелым чувством я осознал, что приключение вот-вот подойдет к концу. Ухудшало настроение и то, что мне было доподлинно известно: когда я вернусь в Кейптаун и вылечу назад в Лондон — а с подобным за последние несколько лет я сталкивался не единожды, — то совершенно не буду представлять, что там по возвращении делать. Выливая воду из зеленой металлической канистры в большущий таз, я едва ли не раскаивался, что отправился в эту поездку. После пережитых приключений вновь взяться за бразды правления «реальной» жизнью будет много труднее. Быть может, пускаться путешествовать по свету вообще было крупной ошибкой — довольствоваться бы мне преподавательской карьерой, которую я начал после окончания университета. Вот ведь как все теперь обернулось: стоило мне лишь выяснить, что лежит за одним горизонтом, как тут же хотелось узнать, что находится и за следующим. И я уже осознал, к собственному ужасу, что потребность увидеть все новые и новые уголки нашей планеты для меня стала сродни наркотику, и всерьез опасался, что от этой привычки меня заставят отказаться лишь старость да немощь. А разве не было бы намного проще стать заместителем директора школы, как мне однажды предлагали, и со временем тихо-мирно уйти на пенсию где-нибудь на английском Западе? Теперь вернуться назад будет сложно, а включиться в обычную работу и вовсе практически невозможно.

Уже весьма умело, в отточенном до совершенства порядке, мы упаковались и сложились — все аккурат по своим местам, — и двинулись дальше на восток. К середине утра пейзаж начал изменяться совершенно разительным образом. Мы уже не ехали больше по бесплодной пустыне: там, где раньше все было сплошь серым и коричневым, средь деревьев и кустарников появились проблески зелени и других ярких красок.

Даже не верилось, но из пыли выбивались сочные травы и экзотические цветы. Все более подпадая под очарование увиденного, мы наблюдали, как местность вокруг нас обращается в зелень и цвет. А когда при выезде из узкой долины мы оказались возле огромной дельты реки, у нас всех одновременно перехватило дыхание. Внизу под нами растянулась широкая полоса серебристой воды, извивавшаяся меж крупных островов, на которых произрастали невероятно высокие пальмы, безмятежно клонившиеся над лужками и болотами.

Мы остановились на естественной площадке, с которой местность была видна как на ладони, и возбужденно высыпали на солнцепек.