— У меня были, мне не понравилось, — отшутился Костя.

— А если серьезно — ты же симпатичный, у тебя есть машина. Ты любой девчонке понравишься. Беги отсюда, пока не поздно. Честно.

— Диан, я сам решу, когда и откуда мне бежать, — произнес Костя, забрав у Дианы сигарету.

Тут Диана внимательно посмотрела на него, принюхалась и наконец-то выдала заключение:

— У тебя корпоратив, что ли, был?

— Алкоголем пахнет? Это мы с Женькой после работы посидели в суши-баре. Знаешь, который за вещевым рынком. «Аризона» называется.

— С каким Женькой?

— Балакиревым. Я же тебе рассказывал.

Тут Диана очень странно посмотрела на Костю и даже чуть-чуть отсела. Кто-то на первом этаже нажал кнопку лифта, раздалось равномерное гудение. Скорее всего, это был дядя Саша (Плотников, кажется, его фамилия) с восьмого этажа, он всегда в это время приходил с работы. Когда он приходил трезвым, то обходился без приключений, но стоило ему выпить, как он почему-то выходил этажом ниже, на седьмом, и вечно звонил в квартиру к Муртазаевым, у которых маленький ребенок. Муртазаевы даже писали жалобу местному участковому. Диана отвернулась на какое-то время, видимо, обдумывая какую-то мысль, — Костя видел только ее каштановый затылок. Потом повернулась снова, и выражение лица у нее было максимально сосредоточенным и серьезным.

— Кость, это уже не смешно. Я вчера еще раз погуглила — думала, это у меня склероз уже от транквилизаторов. Но нет. Склероза, слава богу, пока у меня нет. Женька. Кость, я не знаю, как ты мог об этом забыть, честное слово, но Женька погиб.

— Ой, Диана, не шути так!

— Тсс! — воскликнула Диана, зажав пальцем Костин рот. — С тобой точно все в порядке?

Костя взял ее за руку — мол, я тут взрослый и со мной все в порядке. Рука у Дианы, против обыкновения, была теплая, даже горячая.

— Можешь сам погуглить, — настойчиво произнесла Диана. — Балакирев Евгений Николаевич погиб 4 июня 2007 года. Его автомобиль снес разделительный барьер, ну, отбойник, а сам Женька — разумеется, он был не пристегнут — вылетел через лобовое стекло и погиб от черепно-мозговой травмы. Тебе фотографию из газеты показать, а, Кость?

Уже скоро, уже очень скоро, когда Костя почувствует себя безвольной щепкой, которую уносит течением бурной горной речки, он попытается отчеркнуть в своей памяти тот момент, после которого все пошло наперекосяк, но еще хоть что-то можно было поправить. И этот момент он запомнит навсегда. Холодные ступеньки, перила, выкрашенные безобразной краской, сигаретный дым и холодное, проступающее, словно пот, отчаяние. И напуганный, не по-детски напуганный Дианин взгляд — этот взгляд он тоже запомнит. Запомнит, потому что у его ног уже разверзается зловещая клейкая пустота, и скоро в эту пустоту полетит и он сам, и все его мироздание.

18

Костя держал в руке «Сяоми» и вот уже минут пять не мог набрать заветный номер. И это было странно. Время все шло и шло, а решимость все улетучивалась и улетучивалась. Костя елозил пальцем по экрану, чтобы разблокировать телефон, потом снова его блокировал боковой кнопкой, и так повторялось несколько раз, а потом возникло стойкое желание зашвырнуть мобильник куда подальше, и никому не звонить, и никому не задавать вопросы, и забыть уже наконец об этой странной истории с разбитой машиной. Впрочем, Костя взял себя в руки и все-таки набрал номер отца.

— Слушай, э… — сказал Костя вовсе не то, что планировал. — Вы там не заняты? Я заскочу?

— А без этого никак? — сонным голосом, лишенным всяческого энтузиазма, ответила трубка.

— А без этого никак, — в тон отцу ответил Костя.

Родители жили через пару кварталов, на улице Столетова. По местным меркам это было элитное жилье: кирпичные девятиэтажки, квартиры тут были больше, чем в панельках, а звукоизоляция лучше, и плюс лоджии — какие-то гигантские лоджии, на них даже не устраивали помойки из старых лестниц, детских колясок и велосипедов, а ставили мебель, вытаскивали комнатные растения в горшках, устраивая настоящие мини-оазисы. Костины родители жили именно в такой девятиэтажке из белого кирпича, двухподъездной, построенной буквой Г, а на балконе у них была целая оранжерея — это мама в один прекрасный миг увлеклась комнатными растениями. Все те же ветхие каменные ступеньки — каждую зиму, когда начиналась гололедица, эти ступеньки обеспечивали работой хирургов местного травмпункта. Если уж говорить начистоту, эти ступеньки и без гололеда были травмоопасными. Железная дверь с кодовым замком, не домофоном, куда можно было звонить, радостно восклицая: «Это я!» — а именно с кодовым замком, который открывал сезам только после введения сверхсекретного кода. Впрочем, этот код знали жители всех окрестных домов, потому что на девятом этаже в угловой однушке жил местный барыга. Подъезд, стены которого выкрашены в ядовито-голубой цвет такой интенсивности, что от него болели глаза. Одинаковые металлические двери — защита от воров.

Костя вприпрыжку добрался до четвертого этажа. Дверь открыл младший Костин брат, двенадцатилетний Артемка. Так получилось, что Костя, главным образом из-за гигантской разницы в возрасте, почти не застал Артемку и совсем не принимал участия в его воспитании. А тот так быстро рос, и взрослел, и менялся, что Костя не успевал следить за этими метаморфозами, да и не так часто в последнее время он бывал у родителей, поэтому любил повторять, что ни разу ему не удавалось застать двух одинаковых Артемок.

— Они там на кухне сидят, — важно сообщил белобрысый и веснушчатый Артемка, внешне — полная Костина противоположность, и ушел к себе в спальню, шаркая тапочками.

И Костя пошел на кухню. Родители (в батином паспорте было написано «Григорьев Виктор Сергеевич», а в мамином — «Григорьева Ольга Александровна») пили чай и смотрели телевизор.

Родители. Люди, которые когда-то давно, тридцать лет назад, решили, что вселенной необходим, вот совершенно необходим новый человек. И не так уж важно, каким будет этот новый человек. Будет ли он женского пола или мужского, будут ли у него карие глаза или голубые, будут ли у него темные волосы, как у мамы, или светлые волосы, как у папы, будет ли он умным или глупым, добрым или злым. Не важно. Главное, он будет, этот прекрасный новый человек.

Кстати, о глазах. Костю всегда забавляла эта генетическая странность, заключавшаяся в том, что Григорьевых с голубыми или серыми глазами не бывает. Григорьевы-старшие, сам Костя, Артемка — все были кареглазыми. Кареглазость наряду с упрямством была отличительной чертой Григорьевых. Природа, впрочем, проявила недюжинную фантазию, представив разнообразную палитру — от темно-карих, почти черных маминых глаз до светло-карих, с заметной зеленцой, Артемкиных. Папины глаза были ярко-карими,