– Таков мир, в котором мы живем, – вздохнул Войшелк, уже порядком утомленный этим разговором.

– Вот и скажи об этом Лингвену Ольгердовичу, боярин, – тут же ввернул хитрый Федор Юрьевич. – Скажи, мол, князья оршанский и дорогобужский волости назад требуют не из алчности своей, но повинуясь неписаным законам нашего сурового бытия.

Решив сделать из Горяина отменного воина, Федор Юрьевич взял его в такой оборот, что у того от ежедневных упражнений с оружием болели не только руки, но и все тело. Целыми днями Горяин находился на княжеском подворье и только ночевать приходил в отцовский терем.

Однажды боярский челядинец позвал Горяина домой среди бела дня. Юноша поспешил в отчие хоромы, полагая, что отцу стало хуже; такое уже бывало.

Еще в сенях Горяин столкнулся со своим приятелем Глебом.

– Наконец-то ты вернулся! – воскликнул Горяин, встряхнув друга за плечи. – Отец твой все уши мне прожужжал, беспокоясь за тебя. Уже хотели челядинцев посылать за тобой. Ты же на четыре дня отпрашивался у отца, а сам прогостевал в Кузищине почти месяц!

– Я не один вернулся, – с загадочной улыбкой промолвил Глеб, отступая к дверям во внутренние покои. – Иди-ка сюда, дружок.

Он поманил Горяина за собой.

«Не иначе, хитрец и Ольгу прихватил с собой!» – усмехнулся в душе Горяин.

В светлице, куда Глеб привел Горяина, было тепло от большой печи, протопленной слугами еще с утра; на дворе стояли крещенские морозы.

Горяин сбросил с себя шубу и шапку, повернулся к Глебу, но тот молча удалился в другую дверь. Через мгновение оттуда, мягко ступая, выплыла статная женщина в длинном цветастом сарафане, с белым повоем на голове.

Горяин невольно вздрогнул, увидев перед собой свою мать в столь нарядном и богатом одеянии.

– Здравствуй, сынок! – с грустной улыбкой на устах промолвила Мирослава. – Вижу, не чаял ты увидеть меня здесь. Забыл ты о нас с Ольгой, сынок. Уехал в Дорогобуж еще в сентябре, обещал, что лишь на несколько деньков. Вот уже середина зимы, а тебя все нет и нет.

– Здравствуй, матушка! – Горяин порывисто обнял мать. – Прости, дела меня задержали. Я же теперь боярич. Князь к себе в дружину меня взял, сестры меня грамоте обучают, дядя с новой родней меня знакомит… В общем, матушка, кручусь, как белка в колесе.

– Понимаю, сынок. – Мирослава чуть заметно покивала головой. – Ты теперь боярич, и родня у тебя боярская, а мы с Ольгой из мужицкого сословия. Не ровня тебе! Ты, говорят, и невесту себе уже подыскал?

Горяин молча кивнул, смущенно опустив очи.

– Невеста, наверное, тоже боярышня? – ухмыльнулась Мирослава.

– Уж коль я – боярич, значит, и невеста должна быть мне ровня, – сказал Горяин, по-прежнему не смея встретиться с матерью глазами. – Так уж у знати заведено.

– Ясное дело! – с некой язвинкой в голосе обронила Мирослава. – Всяк сверчок знай свой шесток. А вот приятель твой Глеб хоть и боярич, а на Ольге жениться собирается. И зазорным сие не считает.

– Кто тебе сказал такое? – Горяин изумленно воззрился на мать.

– Он сам и сказал, – ответила Мирослава. – Не зря же Глеб у нас в глуши почти месяц жил. Я ему не возражаю, поскольку вижу, что и Ольга любит его.

– Почто Ольга вместе с тобой не приехала? – спросил Горяин.

– У нас же куры, гуси, поросята… – ворчливо ответила Мирослава. – Все это хозяйство нельзя без присмотра оставлять. Я ведь тоже ехать сюда не хотела, да Глеб уговорил меня.

– С отцом моим виделась? – несмело поинтересовался у матери Горяин.

– Виделась, – хмуро промолвила вдова. – Отнял у меня боярин Самовлад когда-то честь девичью, а ныне вот сына забрал насовсем. Видать, мне на роду написано без мужского плеча мыкаться.

– Не печалься, матушка, – сказал Горяин. – На Пасху непременно приеду в Кузищино.

Как ни уговаривал Горяин мать, не пожелала она в боярских хоромах задерживаться, всего одну ночку переночевала и наутро обратно в деревню уехала. До Дорогобужа Мирослава ехала на одном коне с Глебом, а в обратный путь отправилась в удобном крытом возке, запряженном тремя быстрыми лошадьми. Так Самовлад Гордеевич распорядился. Боярин отвалил Мирославе и ее дочери много разных подарков, но гордая вдова ничего не взяла и все дары боярские отослала вместе с возком обратно в Дорогобуж.

* * *

Письму и чтению Горяина обучала Анна, самая серьезная и деятельная из всех его сводных сестер. Занятия проходили по утрам, когда в тереме еще все спали. Анна привыкла подниматься раньше всех. С чудачествами Анны давно смирились все ее родственники. Анна не любила париться в бане, зато обожала обливаться холодной водой. Она до поздней осени купалась на местном пруду, с детских лет имея отменное здоровье. Узнав, что Горяин метко стреляет из лука, Анна взялась обучать его грамоте на условиях, что тот в свою очередь научит ее так же метко стрелять из лука.

В то утро Горяин, как обычно, пришел в светелку Анны, чтобы продолжить изучение азбуки-кириллицы. Анна только что пришла из сеней, где обливалась холодной водой. Она была в тонкой исподней сорочице, от нее веяло свежестью и прохладой.

– Садись к столу, – повелела она Горяину. – Сегодня мы изучим две последние буквы из славянской азбуки: еръ и ять. Пишутся эти буквы вот так. – Анна уверенными движениями начертала на чистом листе бумаги два прописных знака тонким деревянным писалом, предварительно обмакнув его в черную тушь. – А теперь, братец, ниже пропиши эти буквы чередой в две строки, в верхней – еръ, в нижней – ять. Да пиши старательно, а не как курица лапой! На меня, чур, не оглядывайся! Я буду переодеваться.

– Можно подумать, я нагую тебя не видел, – хмыкнул Горяин, поудобнее усаживаясь за столом и придвигая поближе масляный светильник в виде кораблика из обожженной глины.

Прошлой осенью Горяин до первых заморозков ходил вместе с Анной купаться на пруд. Купались они голыми, поэтому все прелести Анны Горяин волей-неволей высмотрел. Поначалу Анна сильно стыдилась Горяина, но со временем так привыкла к нему, что обнажалась при нем и нагая бегала с ним наперегонки по мелководью.

– Одно дело на вольной воле нагими в пруду плескаться, и совсем другое дело обнажаться пред мужчиной в теремных стенах, – нравоучала сводного брата Анна, роясь в сундуке с одеждой. – Ведь и супруги нагими токмо в баню ходят, а дома даже наедине соблюдают приличие, как и подобает христианам.

– Скажи-ка, сестрица, – вдруг проговорил Горяин, не отрываясь от написания букв, – почто ты замуж не выходишь? В твои-то годы давно пора под венец идти.

– Не могу я наперед старшей сестры замуж выходить, – отозвалась Анна, шурша платьями. – Не по обычаю это. Своим замужеством я могу Анфисе судьбу поломать, обречь ее на безмужнее существование.