– Анфисе косоглазие мешает замуж выйти, – сказал Горяин. – И ты тут ни при чем, Аннушка. Неужели к Анфисе так никто и не сватался? Она ведь девица пригожая, и косоглазие ее не шибко портит.

– Сватался к Анфисе один купеческий сын, но батюшка отказал ему, усмотрев в его нраве излишнюю жестокость и похвальбу, – ответила Анна. – Купчишка этот долго тятеньку обхаживал, дарами и сладкими речами его умасливал. Да все без толку.

Анна села на стул с краю у стола одетая в длинное льняное платье и принялась расчесывать костяным гребнем свои густые длинные волосы. Румяная, с распущенными волосами, Анна выглядела особенно обворожительно.

– Где же теперь этот купчик? – Горяин взглянул на Анну, оторвавшись от сосредоточенного чистописания.

– Где-то в Смоленске, – промолвила Анна, не глядя на Горяина. – У отца его дела пошли в гору, вот и семья ихняя перебралась в Смоленск.

– А-а, – задумчиво вымолвил Горяин. И восхищенно добавил, любуясь сестрой: – Дивная ты, Аннушка! Хоть икону с тебя пиши!

– Ну-ка, братец, не отвлекайся! – Анна ткнула пальцем в исписанный корявыми буквами лист. – Эдак не годится, писать надо ровнее и красивее! Кира и та лучше буквицы выписывает.

– У Киры и пальчики потоньше моих, – добродушно проворчал Горяин, – ей легче с писалом обращаться. Для моих же рук более годятся копье, топор и лук со стрелами. Я же гридень, а не писарь.

– Я это уже слышала, братец, – строго заметила Анна. – Ты не просто воин, но боярич. А посему славянскую грамоту должен разуметь. У нас в роду безграмотных сроду не бывало. Давай-ка перепиши все сызнова.

С недовольным вздохом Горяин вновь обмакнул писало в стеклянный флакончик с черной тушью, склоняясь над своими каракулями.

После утренней трапезы Горяин встретился с Глебом, желая побеседовать с ним о своей сестре Ольге.

– Ты же знаешь, что твой отец и вся твоя родня будут против твоей женитьбы на простолюдинке, – без обиняков заявил Горяин Глебу. – Зачем ты дразнишь Ольгу несбыточными надеждами! Зачем ездишь к ней в деревню?

– Я люблю Ольгу, – без колебаний ответил Глеб. – Отец мой поупрямится, но все равно уступит мне, ибо моя мать на моей стороне.

– Ты и мою мать, похоже, на свою сторону перетянул, – проворчал Горяин. – Токмо не верится мне, что Ольга уживется с твоей родней, друже. Не пара она тебе!

– Такая красавица и не пара мне?! – с притворной обидой воскликнул Глеб. – Иль я, по-твоему, вылитый урод! Боярин Самовлад в молодости тоже увлекся твоей матерью, да так, что они в крестьянской избе зачали тебя, друг мой.

– Боярин Самовлад помиловался с моей матерью и бросил ее, – хмуро сказал Горяин. – Не хочу, чтобы Ольга через такие же душевные муки прошла.

– Для меня Ольга бесценна! – с серьезным лицом проговорил Глеб. – Я никогда не брошу ее, богом клянусь!

– Какие высокие слова! – невесело усмехнулся Горяин. – Вот упрется твой отец и не даст тебе своего благословения, что тогда станешь делать, друже? От матери твоей проку мало, ибо решающее слово не за ней.

– Пусть я без наследства отцовского останусь, но с Ольгой все едино не расстанусь, – упрямо промолвил Глеб. – По мне, любимая жена ценнее богатства.

Горяин с улыбкой обнял Глеба, проникнувшись к нему невольным уважением.

В конце зимы состояние Самовлада Гордеевича ухудшилось настолько, что никто из дорогобужских лекарей уже не надеялся поставить его на ноги. Все местные врачеватели лишь в растерянности разводили руками. Тогда Давыд Гордеевич вспомнил, что в Смоленске на немецком торговом дворище с некоторых пор обретается очень хороший лекарь-немчин, который берется за лечение любых недугов. Смоленские бояре и их жены, а также тамошние торговцы весьма лестно отзываются об этом немецком врачевателе. К нему едут недужные люди даже из других русских городов, ближних и дальних. Поехал в Смоленск и Давыд Гордеевич, уповая на искусство чужеземного лекаря.

Через три дня Давыд Гордеевич прибыл обратно в Дорогобуж и не один, а с тем самым немецким лекарем. Оказалось, что лекарь-немчин почти не говорит по-русски. С ним был его молодой ученик Клаус, который не только помогал своему патрону приготовлять различные целебные снадобья, но и служил ему переводчиком.

Давыд Гордеевич, недоверчивый ко всем иноземцам, повелел Анне, которая неплохо знала латынь и немецкий, присутствовать при осмотре врачевателями ее отца. Анна должна была наблюдать за тем, что делают лекарь-немчин и его ученик, слушать и запоминать, о чем они переговариваются на своем родном языке.

Немецкого врачевателя звали Губерт. На вид ему было около пятидесяти лет. Он выглядел очень моложаво, был строен и легок в движениях. У него было гладко выбритое лицо, прямой нос с еле заметной горбинкой, проницательные светло-голубые глаза, бледные тонкие губы и квадратный подбородок. Волосы Губерта имели светло-пшеничный оттенок, достигая его плеч. На лбу шевелюра врачевателя была коротко и ровно подстрижена, по тогдашней европейской моде.

Осматривая раненого боярина, Губерт держался спокойно и уверенно. Он задавал вопросы больному и Анне через своего молодого ученика, внимательно выслушивая их ответы. Поняв, что Анна может говорить по-немецки и даже владеет латынью, длинноволосый Губерт и его помошник Клаус прониклись к девушке нескрываемой симпатией.

Внешне Клаус был немного похож на Губерта. Он был так же высок и худощав, имел такое же несколько вытянутое лицо, прямой нос и тяжелый подбородок. Прическа и цвет волос у Клауса были точно такие же, как и у его наставника. Вот только устами и очами Клаус совершенно не походил на Губерта. Глаза у юного лекаря были большие и синие, с длинными, как у девицы, ресницами. Уста его тоже были пухлые и красивые, под стать девичьим.

Тиун Архип, выйдя из боярской опочивальни, с заговорщическим видом шепнул Горяину:

– Ох и дотошный этот лекарь-немчин! Все-то ему надо знать! На каких травах, на каком меду готовили снадобья батюшке твоему прежние лекари. Сколько раз больной вставал с постели, какой водой он мылся, из какой ткани на его раны повязки накладывали, какую пищу он вкушал, каков был его сон… А помощничек лекарев так и пожирает очами нашу Анну! – Тиун многозначительно поднял указательный палец. – Но и Анна как-то уж слишком благостно на этого юного немчика поглядывает. Как-то слишком дружелюбно воркует с ним! Не нравится мне это.

– А о чем они говорят? – спросил Горяин.

– А леший его знает! – пожал плечами Архип. – Талдычат что-то по-немецки!

– Тебя за какой надобностью вызывали? – обратился к тиуну Давыд Гордеевич, в ожидании сидевший на одной скамье с Горяином.

– Велено принести яду пчелиного и барсучьего сала, – ответил Архип.