Я обожаю каждого из моих детей. Каждый из них – это дар. Я никогда не смогла бы смотреть на них с такой брезгливостью или пренебрежением.

Но я не Карен. Я не была в ее шкуре. И я строго запретила себе ее судить.

Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы Карен подумала и разрешила нам оставить себе Ханну. Может, за эти полгода она решит?

Тем вечером мы с Элом обсудили шестимесячный план еще раз – в свете моего разговора с Карен.

– Я готов стать опекуном Ханны после того, как остальные дети вернутся домой, – сказал мне Эл. – Посмотрим, как пойдет и как отнесется Карен к мысли, что Ханны в ее доме не будет. Но никаких действий по удочерению я предпринимать бы не стал, пока ситуация не прояснится.

– Я поговорю с Карен. Узнаю, думала ли она о моем предложении, – пообещала я.

Детям Бауэр предстояло пробыть в нашем доме до августа или сентября. К этому времени у нас уже сложился эффективный распорядок дня для временной семьи из десяти человек. Мы вполне могли держаться его еще полгода.

Однажды вечером, через неделю после моего разговора с Карен, я занесла в комнату Хелен чистое белье – и к моему удивлению, застала там Ханну в одиночестве: она играла с двумя куклами, лежа на постели Хелен. Одна она оставалась настолько редко, что я решила воспользоваться случаем.

Ханна меняла на куклах одежки.

– Красивый наряд, – сказала я, оправляя кукольное платьице.

– Мой самый любимый, – она оживилась, я прилегла на постель рядом с ней, и мы несколько минут играли в куклы.

Я по-прежнему тревожилась за Ханну. Стоило мне только подумать, что со временем ей стало легче бывать у матери – и тут, в прошлые выходные перед отъездом она раскапризничалась и вернулась взвинченная. Ее явно что-то тревожило, и у меня имелись подозрения.

– Хорошо съездила к маме на выходных? – спросила я. Ее личико омрачилось, она огляделась, убеждаясь, что нас никто не слышит. И очень медленно покачала головой.

– Очень жаль, – отозвалась я. – Не хочешь рассказать, что случилось?

Она снова покачала головой, по щеке скатилась слеза.

– А давай так? Я буду задавать тебе вопросы, а ты – кивать, если «да», и качать головой, если «нет»? Мы здесь вдвоем, нас никто не слышит.

Она перевернулась на спину, прижалась ко мне, обняла лежащую у нее на груди куклу. И согласно кивнула. Я понимала, что действовать надо осторожно, и хотела, чтобы она ничего не опасалась.

– Тебя кто-то обижал?

Она кивнула.

– К вам приходили гости?

Снова кивок. Отважусь ли я задать вопрос, который не дает мне покоя?

– Это был плохой дядя? Уильям?

Мгновение она лишь грустно смотрела мне в глаза. Потом еле заметно кивнула. Ее начала бить дрожь, и я поняла, что на этом в расспросах о нем следует остановиться. Протянув руку, я погладила ее по щеке.

– Тебе было страшно? – спросила я.

Она не ответила, только продолжала пристально смотреть на меня большущими глазами. И почти замкнулась в себе. Я взяла вторую куклу.

– По-моему, это розовое платье, которое ты на нее надела, ей нравится. Эти две куклы – как лучшие подружки. Сейчас моя кукла обнимет твою.

В этот момент в комнату влетела Хелен, и наш разговор наедине закончился. Хоть у меня и не было полной уверенности, что Уильям появлялся у Карен, я все-таки решила утром позвонить в опеку.

И позвонила.

– Привет, Эллен, – начала я. – Знаешь, я немного встревожилась. Мне кажется, Уильям все-таки бывает у Карен, – и я рассказала о вчерашнем разговоре с Ханной.

– Да, с нее станется. Но, если попадется, ее план по воссоединению семьи пойдет крахом.

Не знаю точно, на что я рассчитывала, но эта реакция почему-то не оправдала моих надежд. Мне хотелось услышать уверения, что УДС проведет расследование. Я понимала, что Управление не в состоянии следить за домом Карен круглосуточно, семь дней в неделю, и вынуждено полагаться на ее собственные отчеты. А я даже не была сотрудницей УДС – просто матерью в приемной семье. Все, что мне оставалось, – наблюдать, сообщать о подозрениях и выступать в поддержку детей. По крайней мере, убеждала я себя, Карен останется в сфере пристального внимания УДС еще на полгода, прежде чем ей вернут детей. Я молилась, чтобы истина выплыла наружу. Но что я могла сделать для Ханны до тех пор? Я не знала.

16 апреля мой телефон в Центре помощи зазвонил.

– Дебра, даже не знаю, как вам об этом сказать, – начала Эллен. – У меня новости. Я ездила к судье, чтобы представить шестимесячный план, но услышала, что он не намерен со мной встречаться. Вместе с другими юристами он уже принял решение вернуть всех пятерых детей Бауэр домой немедленно.

Я лишилась дара речи. Правильно ли я расслышала Эллен? Как такое может быть? О чем только думает судья? Мы с Эллен знали, что Карен пока не готова принять всех детей, да и они не готовы к внезапному переезду в ее дом.

Пытаясь отдышаться, я выпалила:

– Эллен, вы шутите? Почему он отказался от встречи? Почему не дал вам представить план? Я не понимаю! – Я с трудом удерживалась от слез.

– И я тоже ничего не понимаю. Такого еще никогда не было. У меня все было готово и расписано, папка в руках, но меня просто не пустили к нему, а потом вышли и сообщили, что решение уже принято. Я в таком же шоке, как и вы. Я не справилась. Просто ушла, вернулась к себе и связалась с начальством. – Она запнулась. – Вот и все, что я могу вам сказать. Собирайте детей и везите их домой. Сегодня же. Сейчас я готовлю их бумаги. Мне пора, – судя по голосу, она спешила и была раздражена.

– Подождите! – крикнула я в телефон. – А как же Ханна? Нельзя ли придумать что-нибудь, чтобы мы подержали ее у себя, пока Карен осваивается с остальными детьми? Вы же знаете, у нее все неважно…

– Всех детей приказано вернуть. Сегодня! Вы должны выполнить это распоряжение, Деб.

Ком встал у меня в горле, во рту пересохло, но мне было некогда осмысливать шок: пришло время ехать за детьми. Сначала я забрала из школ своих. Когда они один за другим садились в машину, я сообщала им про решение судьи. И сразу же у каждого вырывался вопрос: «А Ханна? И ее заставят вернуться?» Да, и ее, говорила я, и видела на лицах детей отражение моих собственных потаенных страхов.