— Сколько у вас тут человек охраны, и кто такой Георгий? — задал я главные на это час вопросы.

— Какая еще охрана, — прошипела она, — зачем нам охрана. У нас и так все ручные. А кто такой Георгий, того не знаю, давно он у нас объявился, и все тут под ним, без его слова ничего не делается!

— Слуги, кроме тебя, в трактире еще есть?

— Холопы имеются, конюхи да дворовые мужики. Только сейчас никого в подворье нет, все разъехались, повезли девок и парней заказчикам. Я одна на всем хозяйстве. Не веришь, сам проверь!

— А Георгий где?

— Не знаю, он меня, когда едет, не спрашивает. Ты, парень, зря в наши дела влез. Смотри, потеряешь по дороге голову. Не таких, как ты, богатырей раньше срока на погост стаскивали.

— Это, бабка, уже не твоя, а моя забота. Только если жить хочешь, лучше убирайся отсюда. В твои ли годы головой рисковать! Неужели себе на старость казны не набрала!

— А это уже моя забота, без тебя, сопливого, разберусь, что мне делать. Сейчас твоя взяла, так беги без оглядки, а то поздно будет!

Мысль она высказала здравую, делать мне здесь больше было нечего. Я взял в одну руку свечу, в другую ладонь девушки и вышел из каморки.

— Куда девку потащил! — закричала вслед старуха. — Оставь, она все равно порченная!

— Сам разберусь, — огрызнулся я. — Ты лучше моего совета послушай!

— Дверь не затворяй, я отсюда не выйду! — крикнула она, когда я притворил дверцу. Внизу ее мягко кляцкнула защелка. Теперь мне стало понятно, почему я не мог ее открыть.

— Я пить хочу, — впервые подала голос Прасковья, — куда ты меня тянешь!

Мы вошли в большую комнату. Старуха не соврала, там никого не оказалось.

— Куда, куда, на свободу, — ответил я. — Вон в бочке вода, попей, нам далеко ехать.

— Не нужно пить воду, у нас есть что пить и лучше воды, — раздался за спиной знакомый голос.

Я быстро обернулся, одновременно взявшись за эфес сабли. Пресловутый проповедник Георгий стоял в задних дверях и смотрел на нас «орлиным оком».

— Ты не захотел вкусить плодов любви, значит, вкусишь плодов ненависти! — сказал он, вставая в героическую позу со скрещенными на груди руками.

— Ну, мы это еще посмотрим, кто чего вкусит, — ответил я, обнажая саблю.

Это его ничуть не смутило.

— Опусти оружие, глупец, ты теперь в моей воле! — произнес он противным, назидательным голосом протестантского проповедника. — Моя сила не в оружии, а в любви, я люблю тебя, и ты будешь повиноваться мне во всем!

Я не отвечал, ждал, что он еще скажет или сделает.

— Сейчас ты выпьешь напиток ненависти и познаешь боль и ужас. Только через муку и страдание ты сможешь познать истинную любовь!

Мне стало даже интересно, каким образом он, безоружный, собирается заставить меня что-то выпить. Однако у него, похоже, не возникло никакого сомнения в том, что я буду безропотно подчиняться.

— Оставайтесь на месте, я сейчас вернусь, — приказал он и исчез в дверях.

Я взглянул на девушку, она находилась в полном трансе, смотрела в одну точку, и не отреагировала, когда я сжал ей руку. Кажется проповедник, или кто он там был на самом деле, мастерски владел гипнозом. Уйти просто так я уже не хотел, решил выяснить, что задумал незадачливый иллюзионист.

Ждать пришлось недолго, Георгий вернулся с двумя берестяными кружками и бережно поставил их на стол. На меня он пока внимания не обращал. Только освободив руки, вновь вперил в лицо свой пронзительный взгляд.

— Теперь положи на пол саблю и возьми напиток страдания, — сказал он, указывая длинным, тонким пальцем на одну из кружек.

— Зачем? — спросил я. — Мне пить не хочется.

Если бы я закричал или бросился на него, то его реакция была бы мне понятна, но так испугаться, услышав простой отказ, было просто нереально. Он побледнел, поднял руки и начал размахивать ими, как будто отгонял от себя мух. Потом сделал в мою сторону несколько движений пальцами и кистями, словно сбрасывал с них налипшую грязь. Затем выпучил глаза и забормотал какую-то тарабарщину. Мне это быстро надоело, и я спросил:

— Ты долго еще собираешься паясничать?

— Ты, ты, — прошипел он и начал пятиться к дверям. — Ты…

Я не успел узнать, что он собирается сказать, потому что бросился за ним вслед. Бежал Георгий плохо, да и деваться ему было некуда. Несколькими шагами я его настиг и схватил за шиворот.

— Ты, дружок, куда навострился, мы, кажется, с тобой еще не договорили!

— Отпусти, отпусти! — захрипел он, пытаясь вырваться.

Я не стал его убеждать покориться неизбежному и силком потащил в комнату. Бедолага задыхался и пытался оттолкнуть меня тонкими слабыми руками.

— Ты хотел напоить меня, а я напою тебя, — строго сказал я, — и тогда посмотрим, что из этого получится!

— Нет, нет, мне нельзя, ты не можешь меня заставить! — зафыркал он, видимо, продолжая надеяться на свои колдовские или гипнотические силы.

— Это тебе выбирать: или смерть от сабли, или будешь пить свои эликсиры!

— Я не буду пить, — обреченно пошептал он, отстраняясь от кружки с «плодами ненависти», которую я поднес прямо ему к губам.

Времени на уговоры у меня не было, потому я просто взял его шею подмышку, зажал нос и, слегка придушив, влил жидкость в рот. Захлебываясь и подвывая, он выпил все до дна. Вторую кружку он уже опорожнил безропотно.

Когда все было кончено, я его отпустил и наблюдал, что будет дальше. Увы, дальше началось такое, что противно даже описывать. Бедолага так кричал и корчился на полу, что мне стало его почти жалко. Потом он затих. Я проверил пульс. Сердце у него не билось.

— Ты еще хочешь пить? — спросил я Прасковью. Она не ответила, глядела остановившимися глазами на то, что осталось от пастыря и ловца душ.

Говорить с ней, пока она находилась в таком состоянии, было бессмысленно. Я просто взял ее за руку и вывел во двор. Там, как и говорила старуха, никого не оказалось. Мы дошли до конюшни, я оседлал лошадь, закинул девушку на круп, и мы тихо, мирно отправились восвояси.

До дома мы с Прасковьей добрались без особых осложнений, если не считать того, что она несколько раз чуть не свалилась с лошади. Пришлось посадить ее перед собой и придерживать руками. К концу пути у нее началась то ли «ломка», то ли «отходняк», даже не знаю, как правильно назвать такое состояние. Вероятно, наркотическое действие пойла, которое она пила, кончилось, и ей стало совсем худо.

Дома меня ждала еще одна неожиданность. Пока я странствовал, Аксинья бросила Ваню. Рында пребывал, что называется, в шоковом состоянии, и рассказывал о своем несчастье, обливаясь горючими слезами. Перед тем, как уйти, гетера попыталась украсть все наши деньги. Ваня застал ее в тот момент, когда она прятала на теле мою мошну. Начались нелицеприятные выяснения отношений, перешедшие в скандал, в ходе которого парень, как водится, узнал о себе столько нелестного, что живи он лет через четыреста, ему бы потребовалась психологическая помощь специалиста. В семнадцатом веке люди, слава Богу, обходись домашними средствами, на все удары отвечали ударами и как-то выживали.