– Ты сказал: «не дай бог». – Я кивнул, – У вас есть бог, который решает, убьете вы себя или нет?

Я глубоко вздохнул и шумно выдохнул. Ладно, теперь точно засну.

– Бог у нас есть. Точнее, их целая куча – почти у каждого народа свой или свои. Но он то, что ученые называют – объективное идеальное. – Я постарался рассмотреть Сама, тот молчал и, кажется, внимательно меня слушал. – Идеальное – значит, что он существует внутри нашего сознания, понимаешь? Его нет в материальном мире. Это не пришелец или сверхсущность – это мысль, идея. Поэтому мы называем его идеальным.

– Что же это за бог такой, если он в твоей голове? Я, допустим, собственным сознанием владею – как захочу, так и помыслю. Значит, и бог этот – никакой не бог, если я им могу вертеть как хочу.

– В том-то и вся штука, что не можешь. Я ведь еще не объяснил второе слово – объективное. Это означает, что оно не зависит от чьего-то личного сознания. Хоть и находится в нем, а фиг ты его изменишь!

– Это как это?! – в голосе Сама слышались веселые нотки.

– Очень просто. Вот я тебе другой пример приведу – день рождения твоей дочери, например. Ты его помнишь, надеюсь?

– Разумеется, – недовольным голосом ответил аристократ.

– Ну, так вот. Он существует только в нашем сознании – нигде в материальном мире ты не найдешь нечто, что можно было бы пощупать или понюхать и что называется «день рождения». Это идеальное. То есть идея, мысль. Но и изменить его ты не можешь – оно связано незримыми связями, условностями, правилами и так далее, которые это не позволяют. Это объективное. Дело в том, что это не твоя личная идея – это общественная идея. Идея, которая формируется коллективным сознанием, и только им она и может изменяться. Да и то теоретически. Как показывает практика – такие идеи со временем меняются, но только вместе с изменением условий жизни того народа или сообщества, которое является их носителем.

– То есть ты хочешь сказать, что не я не повелеваю содержимым моей головы?

Я засмеялся. Сам хмыкнул.

– Конечно! Попробуй изменить язык, на котором говоришь, и быстро убедишься, что ты с легкостью можешь создать собственный, но не можешь изменить общепринятый. Тот язык, который ты сам себе придумаешь, – это субъективное, то есть зависимое от вашего сознания. А общепринятый – это объективное. Ну, вы поняли.

Сам подумал, помолчал и выдал:

– Я могу приказать, и вся дворня выучит мой собственный язык.

– Конечно. И он сразу же станет объективным, то есть независимым от вас. Потому что те правила, о которых вы договоритесь, когда будете учить ваших людей, уже нельзя будет изменить одним движением вашей мысли. Если вы захотите, чтобы вас понимали, вы будете вынуждены им следовать. – Я помолчал и продолжил: – Бог, конечно, идея очень сложная, многоплановая, но в целом она сводится к набору правил, что общество, которое является его носителем, считает правильным, а что нет. Что есть добро, а что есть зло.

– Но ты сказал: «не дай бог»! Подразумевается, что в этом контексте бог отделен от людей.

– Это правда. Пережитки старины. То, что я вам рассказал – это научный взгляд на эту сущность. Но наука, к сожалению, не всем доступна. Люди разные – у них разное образование, жизненный опыт, способности, в конце концов. Для меня это всего лишь устойчивое выражение, означающее мое крайнее нежелание, чтобы это случилось. Для кого-то другого – это реальность. Он может верить в бородатого дядьку на облаке или на горе, в сверхсущество или в сверхразум – у кого на что фантазии хватит.

– У нас боги были абсолютно реальны! Может, и те, кто у вас верит в сверхсущество, по-своему правы?

– Сам, на Земле давно уже прошли через эти сомнения и раздумья. Хотя, честно признаться, большинство людей до сих пор понятия не имеют о том, что такое философия на самом деле. У нас выработан универсальный критерий, позволяющий решать, кто прав. Он лежит в основе особой культуры, которую на Земле называют наукой. Критерий простой – практика.

Я почувствовал, что пора, что теперь я точно засну, но счел нужным все же закончить:

– Любой вправе верить во что угодно. Но если он пожелает получить научное признание, то есть доказать, что его вера не плод его активного воображения, то он должен предъявить, условно говоря, эксперимент. Это когда, пользуясь предсказанными этим претендентом условиями, любой человек доказано получит гарантированные последствия. Ну, вот пример – один такой претендент заявил, что все тела во вселенной, обладающие массой, притягиваются, и описал как именно. Если после этого любой человек, измерив притяжение любых выбранных им тел, получит заявленный этим претендентом результат, то претендента назовут великим ученым, если, конечно, он был первым, кто до этого додумался. Если нет, а претендент настаивает, что он прав, а вокруг все нехорошие люди, то он кто угодно, но не ученый.

Мы еще немного помолчали. Я уже хотел предложить отправляться спать, когда Сам спросил:

– И на основе этого критерия ваша наука получила статус избранной?

– Нет, – я поморщился, хотя в темноте этого видно не было, – наука заняла такое место в нашей культуре, потому что мы имеем дело с каждодневной практикой, с каждодневным столкновением с материальным миром, и не только материальным, кстати. И она, наука, единственная гарантирует результат такого столкновения. Самолет, рассчитанный по научным критериям, – полетит. Построенный только на основе веры – не взлетит в лучшем случае. Все, что наше общество имеет в плане материальной культуры, основано на практическом, считай научном, подходе.

Я опять дернулся, собираясь прерваться, но Сама наш разговор, похоже, чем-то разбередил – может, ему тоже было нужно отвлечься от тяжелой ситуации.

– Ана много рассказывала про то, что ты веришь в этого вашего бога. Из того, что ты сейчас сказал, я бы так не подумал.

– Из того, что я знаю, что есть бог, не следует, что я не чту или не уважаю его учение. Более того, признавая бога как коллективную идею моего народа, я следую его учению, как ребенок идет за словом родителей. Конечно, я не исполняю большинство обрядов, пришедших из седой старины, но в каком-то смысле я ближе к нему, чем многие, кто бездумно ходят в храм, полагая, что этим покупают себе нечто.

Сам наконец-то заметил мои поползновения прервать такие неуместные в ночной тьме разговоры, сделал мне приглашающий жест рукой, но когда я уже двинулся ко входу в надстройку, вдогонку сказал:

– Кто же тогда наши боги?

Я обернулся, он стоял прямо за мной, видимо, не ожидая ответа, но я все же ответил:

– Не знаю. Но полагаю, что у нас был сегодня шанс это узнать. Или по крайней мере сделать первый шаг на этом пути.

Из толстых стеблей местного растения, похожего на тростник, только странного треугольного профиля, сплеталась узкая высокая корзина. Корзина плотно набивалась обрезками мелких веточек этого же псевдотростника и запечатывалась. Получившиеся короткие сардельки, использовавшиеся в роли кранцев, протяжно заскрипели, придавленные бортом судна. Яхта последний раз шевельнулась и замерла, слегка покачиваясь, притянутая к причалу швартовыми канатами. Ограниченное по сторонам ослепительно сверкающими на солнце стенами неглубокого ущелья, синело безоблачное небо. Сильный ветер раздувал короткую злую волну, и я, как никогда, был рад, что наконец-то это путешествие закончилось.