Сестра Ула ненавидела море. Несмотря на то что по роду службы ей доводилось проводить много времени на борту морских судов, у нее до сих пор занимало много времени, чтобы прикачаться и перестать мучиться морской болезнью. Да и после того, как Ула привыкала к постоянной болтанке, привычка была нестойкой, и стоило морской посудине угодить в серьезную качку, как очередной приступ был гарантирован. По статусу ей полагалась пара сопровождающих, которыми по традиции были самые бесполезные и бесталанные сестры, зато из аристократических семей. Ула держала одну из этих заносчивых дур исключительно потому, что та умела снимать изматывающие приступы. Правда, для этого ей приходилось находиться почти постоянно при начальстве, так как воздействовать на страдающую старшую было необходимо каждые полчаса, а иногда и чаще. Вторая сестра была бесполезна во всем – она мало того что была навязана Уле в силу каких-то кулуарных игр, так еще и была членом знатнейшего семейства, имевшего все шансы на занятие трона на следующих выборах. Даже гонять ее по мелким поручениям приходилось с оглядкой. Нечего и говорить, что обе сестры из почетного сопровождения были темненькими – как две бесполезные статусные побрякушки на мундире важного чиновника, ценные только своими бриллиантами в отделке. Сама Ула была светлой и когда-то тайно страдала от этого, но прошедшие годы, важное положение в ордене и боязливый подхалимаж потомков древних давно вытравили из нее этот комплекс, как она считала.

Сестра уже шестой день проводила на борту арендованной орденом яхты и, пожалуй, сегодня впервые чувствовала себя более-менее адекватно. Это дало возможность отослать раздражающую ее помощницу прочь и позволить себе уютное уединение с бокалом отборного орешка под навесом на баке быстроходного судна. Днем яхта миновала Плоский мыс с торчащим на его оконечности древним башнеподобным маяком, пережившим катастрофу. Этот маяк в виде усеченного конуса, возвышавшийся при взгляде с моря почти из воды, всегда успокаивал ее – почему-то ей казалось, что если бы она поселилась на нем, то обрела бы настоящие покой и умиротворение.

Подходил капитан, убедился, что важный пассажир ни в чем не нуждается. Они вежливо поболтали пару минут ни о чем – о погоде, море, волнении и прочем, на что никак повлиять не могли, и тот откланялся. Ула давно знала капитана и несколько раз много лет назад ходила с этим экипажем по щекотливым делам ордена. Сейчас она была рада, что именно эти люди, а не пустоголовые моряки сопровождали ее. Весь экипаж, как и капитан, были из простых обитателей Мау, таких же, как и сама Ула, и в их присутствии она расслаблялась. Она уважала этих людей за их профессионализм, за многолетнюю службу ордену, за их преданность, во многом обеспечиваемую семьями моряков. Она чувствовала, что сама вышла из той же среды, сама достигла своего положения.

Хотя Ула и говорила сама себе, что давно пережила старый комплекс неполноценности, но вынуждена была признать, что та операция, в которой она сейчас участвовала, задевала ее лично. Исчезнувшая много лет назад очень сильная скелле из древнего семейства Ур неожиданно вернулась при самых скандальных обстоятельствах, изрядно подпортив сложные дипломатические усилия, предпринимаемые орденом. Сама Ула никогда не видела эту скелле, но прекрасно, как она считала, ее представляла. Мало того что девочка была из старейшего на Мау рода, так она еще и родилась с мощнейшим даром и смогла этот дар усмирить и выжить. Ее семья никогда не владела троном, но была, пожалуй, самой авторитетной частью древней консервативной аристократии. В довершение всего, по отзывам, девушка была неглупа, чрезвычайно талантлива в медицине, и что делало ситуацию совершенно невыносимой, очень красива.

Ее исчезновение и последующее внезапное возвращение были частью давней мутной истории, к которой Ула отношения не имела, а старшие сестры предпочитали не распространяться. Как и все взбалмошные дочки древних, девчонка связалась с каким-то чужаком, была информация, что муном, и растворилась с ним вместе в джунглях Облачного края, оставив собственного мужа, между прочим. Ничего необычного, знакомая история с закономерным финалом. Настораживала лишь непонятная таинственность, ее окружавшая, – старшие отказывались говорить на эту тему, а самой Уле удалось выяснить лишь то, что к истории как-то причастны маути – распавшееся ныне движение, большей частью среди богатеньких девочек, тех скелле, которые хотя и были членами ордена, но никогда не принимали обет.

Внезапное возвращение пропавшей аристократки наделало шуму, тем более что та приволокла с собой того самого муна, или кем он там был, заявившегося на летающей штукенции, прямо как древние до катастрофы. Семья Уров, лишившаяся собственной скелле, находилась к тому времени в отчаянном положении, и появление дочери старый Сам воспринял как спасение. Что происходило в имении Уров, никто не знает, но мун со своей летающей хреновиной исчез, а Ана, так звали неугомонную девчонку, осталась в семье.

Как могла Старшая, а она лично ходила в имение в то время, позволить это, Ула не понимала. Но и не терзалась сомнениями – если ты чего-то не понимаешь, значит, чего-то не знаешь.

К тому, что произошло позже, Ула уже имела косвенное отношение – старшие обратились к ней с распоряжением собрать опытную команду для поимки неуловимого муна. Ула выполнила задание, но вот люди ее назад уже не вернулись. Самой ей не позволили участвовать в расследовании, но сообщили, что вся команда погибла и что, по всей видимости, виновата в этом именно эта чернокожая аристократка. Последняя, расставшаяся с не дождавшимся ее законным мужем, вновь исчезла, с большой долей вероятности, вернувшись к странному муну.

Ула, принявшая обет еще в молодости и никогда не знавшая мужчины, с презрением относилась к подобным вертихвосткам. На месте старого Сама она бы уже отлучила от семьи и выгнала прочь загулявшую девицу, не посмотрев на то, что последняя могучая скелле.

Слухи о том, что аристократка нисколько не постарела за годы своих блужданий неведомо где и с кем, тот факт, что ей все это сходило с рук, и наконец, гибель лучших людей Улы зацепили ее. Она начала интересоваться этой особой, и когда старшие предложили ей заняться гулящей сучкой, она с готовностью согласилась.

Поводом послужил тот факт, что Ана вновь объявилась в имении Уров, в очередной раз сломав все планы ордена. Предварительно было принято решение о подготовке провокации, которая бы позволила обвинить непокорную аристократку в нарушении устава. Однако когда стало известно о том, что она все же нагуляла от муна ребенка и готовится к родам, то не воспользоваться этим моментом было, с точки зрения Улы, невозможно.

Перед ней была поставлена задача приструнить непредсказуемую женщину. Ее уничтожение или смерть по политическим причинам были невозможны и грозили больше навредить ордену, чем помочь ему. На носу были и возможные скорые выборы нового монарха, а семья Уров была не просто важна, Сам был что-то вроде главы партии консерваторов.

План созрел сам собой. Взятие заложников – давняя, уже почти забытая традиция. Конечно, чаще всего заложники берутся с ведома того, кто передает своего сына или дочь, что называется, на воспитание. Так, предыдущий монарх держал при дворе целый выводок деток различных аристократических семейств, как говорится, в целях получения должного образования. Впрочем, поговаривают, что это и стало главной причиной его такой неожиданной кончины. Но Ула на этот счет не беспокоилась – орден не трон, его такими фокусами не испугать. Он сам кого хочешь испугает. Поэтому участь еще не рожденного ребенка была предрешена. Забрать ребенка открыто было невозможно – семья, да и сама мать, будут отчаянно сопротивляться – что недопустимо. Иное дело – тайно выкрасть новорожденного, да еще попутно и унизив непокорную. Позже, надежно обезопасив ребенка и находясь в благоприятной позиции, уже можно было предъявить дитя матери, диктуя непреклонную волю ордена.