– На протяжении этого года вы отправитесь в четыре полёта, каждый раз в сопровождении инструктора. Вы станете летать в одиночку только после того, как станете кадетами третьего класса13.

Громкий грохот выруливающего на ВПП самолёта-буксировщика заглушает последние слова Дженкса, но их смысл и так ясен.

Я оборачиваюсь и вижу, как самолёт-буксир вытягивает из огромного ангара один из безмоторных самолётов-планеров. Планер больше похож на мотоциклетную коляску, неуклюжую и закруглённую спереди. Красные трубки опоясывают его тощий фюзеляж и огибают выгравированные на хвостовом стабилизаторе буквы «СТАРК ИНДАСТРИЗ». Планер, по сути, состоит из одного крыла, его дизайн ошеломительно – и весьма волнительно – прост.

Не могу дождаться, когда полечу на нём.

Капитан Дженкс говорит, что мы будем работать в паре с одним из кадетов – лётных инструкторов. Я немедленно изучаю все имеющиеся в наличии варианты и ранжирую их по шкале от наиболее до наименее желанного, основывая свой выбор на таких сверхнаучных параметрах, как поза и форма челюсти. Наверное, мне должно было стать не по себе, что я, которая громче всех других выступает за то, чтобы книги перестали судить по обложке, делаю такие дикие и поспешные выводы о характерах и преподавательских способностях группы людей, основываясь исключительно на их внешности. И всё же вот мы и приехали.

– Дэнверс, ты работаешь с кадетом – лётным инструктором Вольффом, – говорит Дженкс и продолжает оглашать весь список, даже не взглянув в мою сторону.

Я испускаю мысленный стон. Для протокола, я уже выделила кадета – лётного инструктора Вольффа как наименее желанного кандидата. Высокий, крепко сбитый, надменный и с квадратной челюстью, Вольфф выглядит так, словно в своё время он повесил на других людей не одну табличку «Ударь меня».

Я не знаю ни одного из остальных кадетов в группе Вольффа. Я оглядываюсь в поисках Марии и Дель Орбе и с завистью замечаю, что они работают в группе с моим наиболее предпочтительным вариантом, лётным инструктором Кэботом, человеком с расслабленной позой и мягким лицом. Разумеется, они не замечают моего завистливого взгляда, поскольку прямо сейчас безмятежно рассекают по лётному полю рука об руку с моим оптимальным выбором, пока я мысленно готовлюсь к ментальной порке всех времён и народов.

– Давайте начинать, – говорит Вольфф низким и методичным голосом. Наша группа, словно утята за мамочкой, следует за ним по направлению к планеру.

– Запрыгивай, – говорит он мне.

– Сэр? – переспрашиваю я, поглядывая на остальных кадетов в нашей группе, подумывая о том, что это может быть своего рода ловушкой, и испытывая дискомфорт от того, что придётся идти первой.

Вольфф ничего не говорит. Его светло-русые волосы колышутся на ветру, а румяная кожа уже взывает о бритье, хотя наверняка по утру первым делом повстречалась с бритвой. Его угольно-чёрные глаза смотрят пронзительно, а способность хранить молчание является поистине выдающейся.

Я киваю и впервые в жизни забираюсь в кабину самолёта.

Оказавшись внутри, я чувствую «щелчок», с которым все кусочки моей жизни решительно, уверенно складываются в единый пазл.

Я делаю глубокий вдох и тайком пристёгиваюсь, пытаясь проглотить рвущиеся на волю эмоции. Я обхватываю пальцами рукоятку планера и изучаю приборы самолёта. Все приборы прямо передо мной, а не изображены на страницах какого-то подержанного, изношенного авиационного журнала, который я нашла в комнате ожидания гаража, где ремонтировали мою машину.

Если помывка «Стирмана» казалась подарком, то нахождение в кабине самолёта выглядит по меньшей мере услышанной молитвой.

«Я сделала это. Это всё взаправду. Я действительно здесь».

Я подавляю желание показать Вольффу большой палец и вместо этого провожу пальцами по компасу и склоняюсь над высотомером. Я щёлкаю пальцем по указателю воздушной скорости, а затем задираю голову, чтобы разглядеть указатель скольжения, подвешенный к колпаку кабины. Простенький кусочек пряжи, который использовался ещё братьями Райт и прошёл испытание временем как лучший способ убедиться в том, что самолёт летит так эффективно, как это только возможно, а не просто скользит в сторону. Я широко улыбаюсь, когда нахожу его, восторгаясь тем, что простые хорошие идеи неподвластны времени.

– Расскажи нам, что ты видишь, – приказывает Вольфф, и я всеми силами сопротивляюсь желанию выпалить «мои мечты становятся явью!»

– Мощь, – отвечаю я вместо этого.

– Отлично, Дэнверс, – говорит Вольфф и отворачивается от меня к остальным кадетам. Он берёт долгую многозначительную паузу, и мы следим за каждым его вдохом, засекая, как он сжимает и разжимает челюсть.

И наконец...

– В этом самолёте вы сможете почувствовать каждый каприз, который небеса заготовили для вас, – Вольфф снова оборачивается ко мне, – ты должна быть готова к любой вероятности.

– Обузу, – говорит Дженкс, вставая за Вольффом.

– Сэр? – переспрашивает Вольфф.

– Это ответ на ваш вопрос «что вы видите?», – отвечает Дженкс, обходя планер кругом. Руки по-прежнему держит за спиной, большой палец дёргается при каждом шаге.

– Да, сэр, – соглашается Вольфф.

– Обычно это происходит в кабине, где человек впервые познаёт свои ограничения.

– И свою свободу, – замечает Вольфф. Воцаряется тишина. – Сэр, – добавляет он.

– Полёты подчиняются тем, кто познаёт контроль и самодисциплину. Они не предназначены для импульсивных, беспечных или излишне эмоциональных, – говорит Дженкс, каждое слово вышибает из меня весь воздух, ощущается будто личное, персональное нападение.

– В импульсивности мы находим неравнодушие. В беспечности – отвагу. И в эмоциональности мы находим человечность. Сэр, важно лишь то, можно ли их этому научить, – Вольфф встаёт между Дженксом и мной, и я решаю, что совершенно облажалась, сочтя его самым неподходящим лётным инструктором.

– Что ж, мне даже интересно будет посмотреть, как закончится... – Дженкс замолкает, награждая меня таким взглядом, будто я всего лишь затхлое, мокрое полотенце, – ваш маленький эксперимент.

– Да, сэр.

Дженкс изучает трёх остальных кадетов, расправляет плечи и, не произнеся более ни слова, направляется к другой группе. Вольфф барабанит по фюзеляжу, и я трактую это как намёк, что пора вылезать. Никто из нас не говорит о том, что только что произошло, но пока я вылезаю из планера, я чувствую восхищение. И одновременно закипаю от ярости. Как Дженкс вообще посмел испортить мои первые впечатления от пребывания в кабине своими непреклонными, холодными словами?

Я сжимаю ладони в кулаки и пытаюсь вспомнить ощущения рычага управления в моих руках. Каково это – сидеть в кабине. Вспомнить «щелчок», который никому, даже Дженксу, не под силу у меня отобрать. Здесь моё место. Вот для чего я рождена, какой бы импульсивной, беспечной и эмоциональной я порой ни бываю. Наконец, я делаю глубокий вдох, и постепенно слова Дженкса звук за звуком начинают стираться из памяти.