class="p1">Заслуженно прославленная работа Э. П. Томпсона «Время, трудовая дисциплина и промышленный капитализм» – хороший пример историцизма. Тезис Томпсона в своей основе примерно таков: у рабочего в истории развитого капитализма нет другого выбора, кроме как отбросить докапиталистические трудовые привычки и «интериозировать» трудовую дисциплину. Та же судьба ждет рабочего и в третьем мире. Различия между двумя образами рабочих – это вопрос секулярного исторического времени, которое протекает внутри глобальной биографии капитализма. Томпсон пишет: «Без временно́й дисциплины не было бы настойчивой энергии промышленного рабочего. В какой бы форме эта дисциплина ни навязывалась – методизмом, сталинизмом или национализмом, – она все равно встроится в развивающийся мир»[124].

В этом тезисе капитализм предстает силой, которая сталкивается с историческими различиями, но они оказываются внешними относительно его структуры. В борьбе, следующей за этим столкновением, капитал постепенно стирает или нейтрализует случайные различия между конкретными историями. Сколь бы мучительным ни был этот процесс, он превращает эти особенности в исторически различные механизмы распространения его собственной логики. Эта логика в итоге представляется не просто единой и гомогенной, но и разворачивающейся в (историческом) времени, поэтому каждый может создать нарратив о мнимо единственном капитализме в знакомом жанре «история того-то». Аргументация Томпсона одновременно и признаёт, и нейтрализует различия, и ему трудно избежать стадиального взгляда на историю.

Даже либеральный взгляд на капитализм как явление, которое не отменяет исторические различия, а преумножает их и превращает в набор предпочтений, в разницу во вкусах, может скрывать веру в историзм. Хороший пример такого взгляда нам дает недавняя дискуссия об индийском рынке в финансовой прессе. «Повторяйте за мной, – говорит американцам, желающим открыть для себя индийский рынок, индийский гуру маркетинга Титу Алувалиа в номере Wall Street Journal от 11 октября 1996 года, – Индия другая, Индия другая, Индия другая»[125]. Алувалиа принадлежит к миру бизнеса, он явно не успел впитать академический страх перед «ориентализмом»! Цель этого заявления – помочь транснациональному капиталу оценить и переработать исторические и культурные отличия (в данном случае индийские) с тем, чтобы их можно было превратить в меру предпочтений или вкусов. Жизненный выбор тогда будет подобен выбору брендов или продуктов.

Поначалу в этой дискуссии между капиталистами различие предстает неподатливым. В том же номере Wall Street Journal цитирует Даралуса Ардешира, управляющего директора компании Nestle India, местного подразделения швейцарской продовольственной компании: «Когда я приезжаю в дом к отцу, то по-прежнему целую его ноги». Колумнист газеты замечает: «Индийцы, получившие образование в США или Великобритании, зачастую возвращаются домой и вступают в договорные браки. Даже те, кто сами выбирали себе партнера, остаются жить вместе со своей расширенной семьей. Столь традиционные семейные связи затрудняют доступ для западных маркетологов. Яппи, полагающиеся на своих родителей, не принимают в домохозяйствах решений о покупках». Индийские социальные практики, по всей видимости, привносят задержку (deferring) – и тем самым различие (making different) – в принятие Индией некоторых тем, которые обычно считаются каноническими и в классической, и в позднекапиталистической модерности. Индия, кажется, сопротивляется капиталистическим идеалам распада иерархии поколений (у индийцев уважают патерналистский/родительский авторитет), суверенитету индивида (сохраняются нормы расширенной семьи), потребительскому выбору (яппи подчиняются старшему поколению). Устойчивость этих черт индийского общества настолько ставит в тупик экспертов Wall Street Journal что они, в конце концов прибегают к образу парадокса, хорошо знакомого по всем спорам об Индии. «Индийцы способны жить одновременно в нескольких столетиях»[126] – троп, характеризующий индийского капиталистического и потребительского субъекта как способного совершить невозможное.

Эти цитаты показывают, насколько плотно и непреклонно определенный взгляд на историю и историческое время как индикатор прогресса/развития вжился в повседневный язык, которым журналисты в ведущей американской капиталистической газете пытаются объяснить природу индийского рынка. «Несколько столетий», упомянутых выше, так легко идентифицируются говорящим потому, что у него в голове существует представление о дистанции между ними в другой, европейской, истории. И это позволяет ему заявить, что в Индии эти различные исторические периоды кажутся сжатыми в одно историческое мгновение. Это не более чем вариант тезиса о «неравномерном развитии». Подобные образы весьма популярны в модернистских описаниях Индии. Уже почти клише описывать Индию как государство противоречий, где древние храмы стоят рядом с современными заводами, а «физик-ядерщик» может начинать день «с подношения пуджи (церемониального дара) глиняному богу»[127].

Такие прочтения взаимоотношений между логикой капитала и историческим различием воспроизводят историцизм несколькими способами. С позиции Томпсона, историческое время – это период ожидания, через который должны пройти страны третьего мира, чтобы исполнить логику капитала. Позицию Томпсона можно видоизменить с помощью тезиса о «неравномерном развитии» и провести различия между «формальным» и «реальным» подчинением труда капиталу[128]. Но при этом идея пустого, однородного исторического времени не исчезает, поскольку именно течение такого времени сокращает разрыв между двумя формами подчинения. (Иными словами, подразумевается, что «реальный» капитализм означает «реальное» подчинение.) Можно, оказывается, говорить и об образе исторического времени, схлопнувшегося в парадокс, где индийцы «живут одновременно в нескольких столетиях».

Мой анализ отношений между историческими различиями и логикой капитализма нацелен на дистанцирование от подобного историцизма. Далее я проследую за философским понятием концепта «капитала» у Маркса, чтобы подробно разобрать две из его идей, которые неотделимы от его критики капитала: идею «абстрактного труда» и взаимосвязь между капиталом и историей. Философская категория «капитал» у Маркса глобальна по своим историческим притязаниям и универсальна по своей структуре. Его категориальная структура, если следовать аргументации самого Маркса, основана на идеях Просвещения о правовом равенстве и абстрактных политических правах гражданина[129]. Труд, свободный юридически и политически – но не социально, – это понятие, закрепленное в Марксовой категории «абстрактного труда». Идея «абстрактного труда» тем самым сочетает просвещенческие темы юридической свободы (права, гражданство) и понятие универсального, абстрактного человека, носителя этой свободы. Еще более важно, что этот концепт является ключевым для Маркса при объяснении, почему капитализм, реализуясь в истории, самостоятельно создает почву для собственного падения. Изучение идеи «абстрактного труда» позволит нам впоследствии увидеть, что стоит на кону как для Маркса, так и для последователей его учения в гуманистическом наследии европейского Просвещения.

Идея «абстрактного труда» также подводит нас к вопросу, как логика капитализма соотносится с проблемой исторического различия. Хорошо известно, что идея «истории» была ключевой для Маркса в его философском понимании капитализма. «Абстрактный труд» дал Марксу возможность объяснить, как капиталистическому способу производства удалось извлечь из культуры разных народов и исторических периодов однородную и общую меру человеческой деятельности. Таким образом, понятие «абстрактного труда» становится частью рассуждений о том, как логика капитала снимает историческое различие. Во второй части этой главы я постараюсь развить марксовский тезис о