тут же характеризует эту объективность скорее как «призрачную», нежели вещную: «Рассмотрим теперь, что же осталось от продуктов труда. От них ничего не осталось, кроме одинаковой для всех призрачной предметности, простого сгустка лишённого различий человеческого труда, т. е. затраты человеческой рабочей силы безотносительно к форме этой затраты. Все эти вещи представляют собой теперь лишь выражения того, что в их производстве затрачена человеческая рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции, они суть стоимости – товарные стоимости»[143]. Далее в тексте «Капитала» он объясняет это так: «В прямую противоположность чувственно грубой предметности товарных тел, в стоимость не входит ни одного атома вещества природы. …Товары обладают стоимостью лишь постольку, поскольку они суть выражения одного и того же общественного единства – человеческого труда, то поэтому их стоимость имеет чисто общественный характер»[144].

Как же в таком случае следует концептуализировать абстрактный труд? Если мы не разделяем посылки Маркса, что обмен товарами при капитализме с неизбежностью формирует непрерывную и бесконечную цепочку, тогда абстрактный труд, возможно, лучше всего понимать как перформативную, практическую категорию. Чтобы организовать жизнь под знаком капитала, нужно действовать так, как если бы труд можно было бы в самом деле абстрагировать от всех социальных тканей, в которые он всегда вплетен и которые делают любой реальный труд – даже труд по абстрагированию – конкретным. «Варвары» Маркса владели абстрактным трудом: любой человек в таком обществе мог заниматься любым видом деятельности. Но их «безразличие к специфическому труду» было не так заметно для аналитика, как в капиталистическом обществе, потому что в случае этих гипотетических варваров не приходится говорить о самом безразличии как повсеместно выполняемом отдельном, специализированном виде труда. Иными словами, сам конкретный труд по абстрагированию не мог наблюдаться как общая черта для многих разных видов специфического труда, совершавшегося в этом обществе. И напротив, в капиталистическом обществе особенная работа по абстрагированию стала сама по себе элементом большинства других видов конкретного труда, и вследствие этого она стала более заметной для наблюдателя. Как пишет Маркс: «Таким образом, наиболее всеобщие абстракции возникают вообще только в условиях наиболее богатого конкретного развития, где одно и то же является общим для многих или для всех. Тогда оно перестает быть мыслимым только в особенной форме»[145]. Маркс продолжает: «Такое состояние в наиболее развитом виде имеет место в самой современной из существующих форм буржуазного общества – в Соединенных Штатах. Таким образом, лишь здесь абстракция категории „труд“, „труд вообще“, труд sans phrase[146], этот исходный пункт современной политической экономии, становится практически истинной»[147]. Отметим выражение «абстракция… становится практически истинной». Маркс просто не мог бы яснее высказать тезис, указывающий, что абстрактный труд не являлся ни содержательной сущностью, ни физическим трудом, ни подсчитываемой суммой мускульной или нервной энергии. Он отсылает к практике, к деятельности, к конкретному исполнению работы по абстрагированию, сходной с той, что имеет место в стратегии экономического анализа, когда идет речь об абстрактной категории «труд».

Иногда Маркс пишет так, будто абстрактный труд получается путем сознательного и намеренного процесса – подобного некоторым математическим процедурам, – нацеленного на мысленную очистку товаров от их материальных свойств:

Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то у них остаётся лишь одно свойство, а именно то, что они – продукты труда. <…> В самом деле, раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы вместе с тем отвлеклись также от тех составных частей и форм его товарного тела, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нём. <…> Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нём видов труда, исчезают, следовательно, различные конкретные формы этих видов труда; последние не различаются более между собой, а сводятся все к одинаковому человеческому труду, к абстрактно человеческому труду.[148]

Словесные конструкции «если отвлечься», «раз мы отвлеклись», «более не различаются» могут создавать впечатление того, что Маркс пишет о человеческом субъекте, который то отвлекается, то различает. Но рассуждения Маркса о фабричной дисциплине ясно показывают, что он не считал абстракцию труда, изначально присущую процессу обмена товарами, масштабной умственной операцией. Абстракция происходит во время и посредством практики. Она предшествует осознанному признанию ее существования. Как пишет Маркс: «Люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают»[149]. Логика Маркса здесь, как и во многих других случаях, ретроспективна[150].

Маркс соглашался с Аристотелем в большей мере, чем готов был это признать: можно и в самом деле сказать, что абстрактный труд это и есть капиталистический уговор, так что средний термин в товарном обмене остается предметом уговора. Но убежденность Маркса, что уговор не был результатом предшествующего сознательного решения, не допускает волюнтаризма Аристотеля: «в нашей власти изменить ее или вывести из употребления». Касториадис воздвигает образ волюнтаристской революционной политики, добавляя к своему марксизму этот тезис Аристотеля.[151] Маркс декодирует абстрактный труд как ключ к герменевтической матрице, через которую капитал заставляет нас воспринимать мир.

Выполнение абстракции – труда по абстрагированию – становится видимым благодаря процессу установления дисциплины как основополагающей черты капиталистического способа производства. Типичное разделение труда на капиталистической фабрике, правила поведения, взаимодействия между машинами и людьми, государственное законодательство, направляющее жизнь фабрик, работу бригадиров и мастеров – всё это составляет то, что Маркс называет дисциплиной. Разделение труда на фабрике, по словам Маркса, приводит к тому, что «создаются совершенно иные, чем в самостоятельном ремесле и даже в простой кооперации, непрерывность, единообразие, регулярность, порядок и, в особенности, интенсивность труда»[152]. За сто лет до формулирования Фуко основной темы книги «Надзирать и наказывать», Маркс описывает, как «Кнут надсмотрщика за рабами заменяется штрафной книгой надзирателя. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам из заработной платы»[153].

Важную роль в дисциплинарном абстрагировании играет фабричное законодательство. Во-первых, по словам Маркса, оно «разрушает все старинные и переходные формы, за которыми еще отчасти скрывается господство капитала, и заменяет их прямым, неприкрытым господством капитала… принуждая отдельные мастерские к единообразию, регулярности, порядку и экономии». Это способствует поддержанию уверенности