— Так, автогонщик хренов, ну-ка, притормози!

— Что случилось? Тебе плохо, что ли? — Керубино съехал на обочину и остановился.

— Почти инфаркт, — напустилась на него Маша. — Ты вообще знаешь, как выглядит цифра «сто»? Это такая палочка и рядом два бублика. Так вот, либо ты везешь меня где-то в этих пределах, либо я выхожу и дальше добираюсь автостопом, а с Никифором Львовичем будешь сам объясняться. А я попрошу его больше не давать мне в шофера субъектов с вывихом мозга. Можешь считать меня после этого стукачом, но здоровье и жизнь мне все-таки дороже, чем репутация.

— Так бы сразу и сказала, чтоб ехал потише, — смущенно пробурчал Керубино. — Что сразу ругаться-то? А стукачом… Не, Машка, ты не стукач. Ты — человек!

— Опаньки! — только и смогла выдохнуть Маша, сразу после того, как подобрала отвисшую челюсть. — Это ж за какие заслуги я у тебя подобной милости удостоилась?

— Дак там… в ресторане. Ты это… извини, конечно, был неправ. И спасибо тебе, что не позволила боссу опустить там меня при всех. Он тоже хорош, начал там со своей прилюдной дрессировкой! Это за столько-то лет верной службы.

— Он за женщину, между прочим, вступился! А ты, похоже, нашу сестру вообще ни во что не ставишь.

— Да как сказать. Поди вас угадай, какая есть кто.

— Ну со мной-то, надеюсь, теперь определился? Потому что если еще раз попытаешься меня хотя бы обозвать, то получишь по башке не хуже прошлого раза. Так и знай.

— Все, заметано! — заверил он ее даже без тени обиды. — Ну что, поехали дальше?

— Поехали. И помни: один глаз — на дорогу, второй — на спидометр.

— Окосею, — беззлобно огрызнулся он, снова выезжая на трассу. Но дальше ехал если не по всем правилам, то хотя бы уже в пределах разумного.

Дома, отправив Керубино назад со своим загранпаспортом, Маша попыталась дозвониться до Глеба, но телефон у него оказался отключен. А она пыталась связаться с ним не раз и не два. И хотя догадывалась, что скорее всего он просто дуется на нее за ее сегодняшнюю поездку, но на душе час от часу становилось тревожнее. Мог бы ведь и просто не отвечать, но зачем было полностью отключать телефон?

— Вредный, настырный, принципиальный! — ругалась Маша, незаметно для себя начиная уже нервно метаться по квартире: а вдруг у этого несносного субъекта телефон отключен потому, что с его хозяином все-таки что-то случилось?! Хоть бы мама скорее вернулась домой! С ней хоть можно будет разговором отвлечься, чтобы не думать об этом каждые пять минут! Но вместо этого мама вскоре позвонила:

— Манюня, ты меня сегодня не жди. Мы с тетей Тоней решили после работы в кино пойти, а после я у нее заночую.

— Ладно, счастливо отдохнуть! — пожелала Маша, стараясь ничем не выдать своего разочарования: у мамы должна была быть хоть какая-то личная жизнь! Потому что по большому счету никакой не было. Вот только миллион раз уже она просила эту несносную женщину не называть ее Манюней! И все без толку, так что Маша даже ругаться устала. От несносной женщины Машины мысли плавно перешли к несносному же мужчинке, и решение напросилось само собой: если мамы сегодня не будет, то и Маше ничто не мешает сбежать из дома. Ненадолго. Просто добраться до Глеба, убедиться, что жив-здоров — и сразу обратно. Приняв такое решение, Маша подошла к зеркалу, оценить свой внешний вид… и вдруг поняла, что он у нее слишком приметный и что она больше не может появляться в таком на улице нелегально. Потому что был теперь Никифор Львович, предложивший ей сыграть роль своей любовницы, и целая свора его головорезов, колесившая по городу, где ей вздумается. Маша не помнила их всех, но они-то могли ее запомнить за те многочисленные вечера, которые провели в ресторане. Особенно учитывая то внимание, которым Машу прилюдно выделял среди прочих их босс. И вдруг кто-то из них заметит ее сегодня? И решит проследить, куда это она направилась на ночь глядя?

— Ну, Уголек черноглазый, ты мне еще ответишь за мои мытарства, — проворчала Маша, еще раз безуспешно попытавшись дозвониться до Глеба. После чего, содрогаясь от эстетического отвращения, натянула на себя потертые джинсы и толстовку, лишь чудом завалявшиеся в ее гардеробе. Завершила наряд кепка, под которую Маша спрятала свои платиновые локоны, и раздобытые на антресолях кроссовки. Не Машины — мамины, поскольку у Маши такой обуви отродясь не водилось, и вообще она недоумевала, как это можно ходить в обуви без каблуков. Размер у них с мамой был одинаковым, но все равно Маша чувствовала себя в кроссовках так, как будто вместе с каблуками у нее исчезла какая-то часть ступни. Но оно было и к лучшему, потому что при этом кардинально поменялась Машина походка, завершив изменение внешности в целом. И пусть ей теперь совершенно не нравилось то, что она увидела в зеркале, но зато в таком виде ее даже мама не должна была бы признать, а не то что случайно встреченные бандюки. Завершил образ юной дачницы старенький рюкзачок, который Маша взяла вместо сумочки, засунув на дно три контейнера с мамиными кулинарными изысками, хоть Глеб того и решительно не заслуживал.

Решив не шокировать Антона своим «из ряда вон» внешним видом, а заодно и не засвечивать ему свой интерес к Сосновке, Маша поймала случайное такси недалеко от дома, возле супермаркета. А вышла, как и в прошлый раз, возле самого въезда в поселок. На этот раз дорога к дому Глеба далась ей быстрее и легче. И не только потому, что в кроссовках все-таки было удобнее идти по колдобинам, из которых в основном и состояла дорога, но еще потому, что этот путь был Маше уже знаком и больше не вызывал у нее такой тревоги, как в первый раз. Зато результат повторно пройденного пути оказался откровенно хуже: Глеба не оказалось дома и дверь в избушку была заперта. Маша покрутилась возле нее, заглянула в сарай, из которого Глеб в прошлый раз выкатывал свой мотоцикл. Мотоцикла тоже не оказалось на месте. Маша постояла возле крыльца, думая, что ей делать дальше. Уезжать, так и не узнав, куда подевался Глеб, не было желания, да и выбраться отсюда было непросто. Так что она решила ждать. Села на верхнюю ступеньку крыльца, обхватив колени руками. Вечер был на редкость теплым, легкий ветерок шелестел листвой старой яблони, растущей во дворе, темнота скрывала убогую окружающую обстановку, а золотые августовские звезды мерцали над головой. Но время все-таки текло томительно медленно. Если бы Маша знала, хотя бы приблизительно, сколько ей еще здесь сидеть! Тогда хоть можно было бы вести обратный отсчет. А так…

В конце концов Маша, кажется, все-таки задремала, несмотря на свою привычность к ночному графику работы. Но уж слишком свежим был воздух, и слишком умиротворяюще шептал листвой ветерок. Поэтому маленькое и жесткое яблоко, стукнувшее по доскам прямо у Машиных ног, застало ее врасплох. Мгновенно сбросив с себя чары сна и сообразив, что с дерева яблоко сюда прилететь не могло, Маша вскинула голову и увидела темный силуэт Глеба, по своей привычке подобравшегося совершенно бесшумно и привалившегося спиной к деревянному столбику, поддерживающему навес над крыльцом.

— Привет, — холодно поздоровался он. — Ты снова здесь?

— А ты как меня узнал-то? — изумилась Маша. — Я себя в зеркале и то не признала, а ты тут, в темноте…