И еще погонщики: было просто ужасно смотреть на них, на покоренных. Даже на такой высоте они были нагружены не меньше, чем их мулы. На них никто не обращал внимания. Казалось, как будто рядом едут конкистадоры из Трухильо. «Они взяли с собой две или три тысячи индейцев, чтобы те прислуживали им, несли пищу для них и для их животных; закованные в кандалы, индейцы умирали от голода. Когда они уставали, испанцы, не освобождая их от оков, с величайшей жестокостью отрубали им головы и оставляли позади дорогу, усеянную мертвыми телами».

Этот народ, подумал Франциско, навеки обречен, и он никак не мог понять почему. Всего лишь две недели назад он наблюдал процессию, выходящую из храма в Лайме. Смысл этой процессии был ему известен – они намеревались пронести Богоматерь по городу, но процессия эта была пронизана странной меланхолией. Со ступеней храма, раскачиваясь на носилках из красного дерева, выехала восковая Мадонна, чьи широкие одежды развевались за ее спиной, подобно фантастическим крыльям. На ее плащ были нашиты куски битого стекла и пластмассовые фрукты, над головой подрагивал серебряный нимб, похожий на тарелку. Франциско она показалась дешевой карикатурой на Богоматерь, Приносящую Победу, которую он видел в Трухильо. И ее пальцы на поднятых руках были унизаны дешевыми кольцами. Но взгляд его привлекли только те, кто нес этот чудовищный груз – тридцать или сорок человек: религиозное братство, одетое в шапочки индейцев кечуа. Выступающие скулы выдавали в них потомков инков; казалось, их мучает какая-то врожденная трагедия, страдания Христа неотделимы от их страданий. Сгибаясь под тяжестью носилок, они шли мелкими, шаркающими шажками. Казалось, их низкие лбы и полные губы сильно напряжены. Время от времени они останавливались и опускали свою ношу, только для того, чтобы потом снова взвалить ее себе на плечи, с той же смутной, вселяющей страх тревогой под гром дешевого оркестра.

Уже тогда они удивительно напомнили Франциско о чем-то другом, но только сейчас он понял, о чем. Он похолодел. Он читал об этом в ранних хрониках, но видел это только в своем воображении. Носилки со священным правителем инков Атахуальпой спокойно несут к его первой встрече с испанцами, окруженные тысячами безоружных инков. «Хотя испанцы убили всех индейцев, которые несли носилки, на помощь к ним прибыли новые отряды, чтобы поддержать своего владыку. Многим инкам отрубили руки, но они продолжали нести носилки на плечах… Так и схватили Атахуальпу. Те, кто нес его носилки, и те, кто сопровождал Верховного Инку, так и не покинули его: они все умерли рядом с ним». Образ этих носилок преследовал Франциско все его детство, он пришел к нему из книг матери. Его удивляла покорность инков судьбе, как гибель всего роя пчел.

Когда Камилла вылезла из палатки, луна уже поднялась над горами. Лунный свет превращал древние ступени в рыбью чешую, рассыпанную по лощине. Ей стало холодно, и она крепко обхватила себя за плечи. Она чувствовала, как все ее тело слегка подрагивает, но в то же время эта дрожь была как будто проверенной и защищала ее. И только в икрах отдавалась боль.

Она провела руками по волосам, ставшим жесткими за время путешествия. Казалось, ночная свежесть очищает ее, и Камилла вдруг представила, будто она проскользнула в только что обновленную кожу, в другую себя. Естественно, никакой «другой себя» не было: только эта импульсивная женщина по имени Камилла. И все же она чувствовала, что стоит на краю какой-то неожиданной перемены, подобно пробуждению нового, еще неизвестного, таланта в ребенке. Или внезапному приливу. Все это было невозможно и, разумеется, очень странно.

Через несколько минут она заметила какого-то человека, поднимающегося по ступеням, но все же Камилла осталась стоять там, где стояла, по-прежнему проводя пальцами по волосам, ожидая чего-то. Она думала, что человек этот далеко от нее, потому что его фигурка была очень маленькой, но он оказался близко. Он прошел в ярде от нее – старый фермер-кечуа, одетый в мешковину. Она понятия не имела, куда он мог идти в лунном свете. Но через пару минут он повернул назад и вскоре робко встал перед ней. Из-за луны его щетина казалась покрытой инеем. Он сказал что-то, чего она не поняла, потом порылся в своей сумке и протянул ей печеную картофелину. Она была все еще теплой.

– Grades[17].

– Buenos noches, Senora [18] .

Она смотрела, как он уходит в темноту вверх по лестнице из рыбьей чешуи. Ей вдруг захотелось пойти за ним, непонятно почему. Картофелина оказалась мягкой и рассыпчатой.

В 1537 году, когда его империя уже распалась, вождь инков Манко, брат Атахуальпы, отступил в джунгли, в самое сердце гор, к западу от Вилкабамбы. Там, в горной крепости Виткос, он разместил свои значительно поредевшие войска, надеясь, что там его оставят в покое.

Теперь Виткос был всеми покинут – испанцы взяли его в тот же год, – и погонщики разбили лагерь у небольшой речки у подножия холма. Позже, уже после прихода испанцев, в этой глуши возникла деревня, и впервые за все путешествие европейцы позволили себе немного расслабиться. Проснувшись на рассвете, они увидели стадо коров, пасущихся неподалеку от их палаток, а потом мимо них прошли несколько школьниц, которые робко поприветствовали их: «Caballeros, buenosdias»[19].

Когда они поднимались на вершину холма к руинам, они делали это в свое удовольствие, медленно следуя за проводником, подобно калекам, шагая в своем собственном темпе, пока не добрались до высокогорного плато. Оно было похоже на сцену театра под серым небом, затянутым тучами. Путешественники остановились у выхода на плато. Еще до того, как проводник обратил их внимание на острый камень, похожий на торчащую из травы кость, они и сами его заметили. Внезапно он показался им неожиданным и странным: горный валун из темного гранита, покрытый полосками лишайника. Казалось, в нем выразилась суть этой земли, а раздробленные, когда-то обтесанные, камни, разбросанные вокруг, говорили о том, что когда-то инки обожествляли эту землю.

Когда они подошли ближе, то увидели скамьи, алтари, помосты. Они быстро взобрались на плато. Когда-то, сказал проводник, это место было священным для скрывавшихся от испанцев инков. Но сейчас никто не знает назначения всех этих предметов. Они прошли немного вдоль каналов, прорубленных в скальной поверхности плато, – вероятно, когда-то по этим углублениям текло пиво для жертвоприношений или кровь лам – но постепенно эти каналы сужались и сходили на нет. Они поднялись по ступеням, которые больше никуда не вели. Вокруг гигантского гранитного валуна виднелись другие, поменьше, в форме тронов или каменных гробниц, но чем они служили инкам, никто не смог бы догадаться. Их можно было принять за все, что угодно. Теперь это были просто каменные глыбы и углубления, утратившие первоначальное назначение.