Идя вдоль осевших стен, он столкнулся лицом к лицу с Жозиан. Она обнимала себя за плечи, хотя ветер уже давно стих и даже выглянуло неяркое солнце. Она сказала:

– Вы были очень злые с Франциско.

– А вы что, действительно поверили всей этой ерунде о демоне?

– Не знаю. Может быть.

Роберт уставился на нее. Подобно этой стране, она, казалось, пряталась за плотную завесу, которая пропускала только какие-то непонятные знаки и символы.

– Люди должны знать то, во что верят, – сказал он почти со злостью.

Они шли рядом.

– Нет.

– Значит, вы полагаете, что зло само по себе – это нечто определенное, как болезнь. Тогда, наверное, вы и инков считаете злом.

Она рассмеялась: снова этот странный, переливчатый звук. Совершенно непонятно, есть ли в нем насмешка или за ним не скрывается абсолютно ничего.

– Я полагаю, что инки были очень маленькие.

– Что?

– Дверные проемы очень низкие. Горный народец. Они похожи на мой народ, тех, кто живет на юге Франции. Они почти не растут.

Она задрожала и снова обхватила себя руками. Он заметил слабый румянец у нее на щеках.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил он Жозиан.

– Не знаю. Мне не холодно, мне, скорее, жарко.

– Тогда, может, вам лучше вернуться в лагерь? – Он дотронулся до ее руки. – Это слишком тяжелое путешествие.

– Да нет.

Он вдруг осознал, что говорит только о себе. Она выглядела бодрой и даже счастливой. Этот день, похожий на оазис в пустыне других дней, когда они карабкались по горам и пробирались сквозь джунгли, вернул других путешественников к жизни.

Она сказала:

– До Вилкабамбы осталось всего четыре дня пути.

– Да, и надеюсь, он того стоит, – отозвался Роберт.

– Проводник думает, что не стоит, он говорит, что этот город почти весь скрыли джунгли. Но Луи говорит, что только европейцы знают толк в руинах. Думаю, что он окажется замечательным, этот Вилкабамба.

Роберт не знал, что ей ответить. Вилкабамба все еще казался ему скорее абстрактной идеей, чем реальным местом. И когда они наконец достигнут его, он может оказаться таким же нагромождением серых камней, бывших когда-то стенами и дверными проемами, которые уж давно стали безликими и мертвыми. Сейчас, идя рядом с этой женщиной по непонятным руинам, он чувствовал, что их ускользающий от него смысл начинает его утомлять. Жозиан разбудила его и тут же разочаровала.

Ее глаза блестели каким-то нездоровым блеском.

– Вам следует найти Луи, – сказал Роберт и сам удивился тому, как печально прозвучали его слова.

В этот момент, хотя она еще и не осознала этого, он уже понял, что отпускает ее – или отпускает себя самого, откладывая в сторону все, что он к ней чувствовал, как откладывают костюм, который не подошел.

– Луи, наверное, где-то спит. – Она рассмеялась и весело побрела дальше. – Он говорит, что идти куда-нибудь сегодня – слишком уж большая жертва для него. Это как работать по субботам.

Роберт прилег у главной дворцовой площади, все еще чувствуя какую-то смутную грусть. Несколько минут он слышал шлепанье ее сандалий по утоптанной земле. Потом и эти звуки стихли. Он ощущал спиной мягкую, сочную траву. Здесь, в этом дворце, испанские предатели, которым Манко предоставил надежное убежище, хладнокровно убили его за игрой в кольца. К Роберту тихо подошла Камилла и села рядом. Склоны и вершины невысоких гор, сплошь покрытых джунглями, сомкнулись вокруг них темным кольцом.

Немного погодя непонятно откуда до них донесся дрожащий свист индейской флейты. Этот звук ни с чем нельзя было спутать. Они уже однажды слышали его, в городке на севере Италии, тогда они поспешили на площадь и увидели группу индейцев из Перу, которые бродили по ней, одинокие в этом древнем городе в чужой стране. Они играли разрывающую сердце музыку на флейтах и барабанах и танцевали в кругу, опустив головы, не обращая никакого внимания на туристов, которые без конца снимали их. И вот до них снова донеслась та же музыка – хриплая и гулкая: где-то далеко в горах играла одинокая индейская флейта. Роберту казалось, что она оплакивает все потерянное и, наверное, забытое этим осиротевшим народом: несчастная душа, навсегда оторванная от своих предков. Ни он, ни Камилла не стали интересоваться, откуда доносятся эти звуки. Они просто улыбнулись друг другу и снова закрыли глаза, пока флейта, наконец, не замолчала – так же внезапно, как и начала играть.

Он не знал, сколько времени они так лежат, когда услышал шелест травы под чьими-то ногами. Какой-то голос пробормотал:

– Senior![21]

Роберт открыл глаза и увидел перед собой какого-то незнакомого мужчину. Это был пастух-mestizo, его куртка сильно потерлась там, где через плечо была переброшена веревка. У него были темные смущенные глаза.

– Le interesan las cosas viejas?[22]– Он что-то аккуратно держал кончиками пальцев.

Роберт нехотя поднялся на ноги и протянул руку. На ладонь лег клочок старой выцветшей хлопковой ткани. На ней он разглядел изображение удивительного зверя, малинового и бледно-голубого цветов, – может быть, ягуара.

– Откуда у вас это?

– Treinta soles[23].

– Нет. Откуда? – Роберт жестами показал на горы вокруг. – Donde?[24]

Мужчина с сожалением посмотрел на него, как будто Роберт грубо нарушил какие-то негласные правила здешнего этикета, потом опустил глаза.

– Una momia, [25] – сказал он и бережно забрал ткань у Роберта.

Камилла тоже встала:

– Что это такое?

– Это клочок от пелен мумии. – Роберт снова повернулся к мужчине. – Momia. Donde?[26]

Мужчина смерил его взглядом и небрежно показал на холм напротив:

– Alia![27]

Но его пальцы сжали хлопковую ткань, и он не сдвинулся с места.

Роберт подозвал Камиллу поближе.

– Пожалуйста, покажите нам мумию. – Он указал туда, куда показывал пастух.

Он не был уверен, что пастух его правильно понял, но они все же последовали за ним, шагая мимо разрушенных сторожевых постов дворца и по заросшей низким кустарником вершине холма. Немного погодя пастух увеличил темп и скоро уже почти бежал, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть, идут ли они за ним.