Ах та Бао Бому, которая превратилась в сумасшедшего призрака…

Лу Лин начала выводить простую горизонтальную линию, вот только ее движения простыми не были. Она поставила кончик кисти на бумагу, словно она была танцовщицей Сюр-ле-Пуант[6]. Кончик кисти слегка склонился, присел и вдруг, словно увлекаемый капризным ветром, вспорхнул направо, замер, сдвинулся на пол-шага влево и оторвался от бумаги. Рут восхищенно выдохнула. Она не видела смысла даже пытаться подражать. Зачем? Мать только будет злиться оттого, что у нее не выходит.

Иногда у Лу Лин получалось объяснить смысл иероглифов так, что Рут могла их запомнить.

— У каждого знака свое происхождение, они появлялись на старинных картинах. — Она провела горизонтальную линию и спросила Рут, что та видит. Рут прищурилась, но потом покачала головой. Лу Лин провела еще одну такую же черту. Потом снова и снова, каждый раз спрашивая Рут, поняла ли та, что они означают. Наконец мать раздраженно фыркнула — это была ее краткая форма выражения разочарования и отвращения.

— Эта черта — как луч света. Посмотри, неужели не видишь?

Для Рут эта черта была похожа на ребро, с которого уже обглодали мясо.

— Каждый знак представляет собой мысль, чувство и историю, смешанные воедино, — продолжала мать. Она нарисовала еще несколько точек и линий, прямых и извилистых, плавных и изломанных. — Видишь? — снова и снова спрашивала она. — Эта линия, и эта, и эта — форма небесного храма.

А когда Рут в ответ лишь пожала плечами, Лу Лин добавила:

— Это старинный храм. — Видимо, она надеялась, что слово «старинный» должно пробудить китайские колесики в механизме памяти ее дочери.

Старинный! Дзынь! А, ну тогда понятно!

Потом Лу Лин заставила Рут попробовать нарисовать этот иероглиф, одновременно пытаясь вложить китайскую логику в сопротивляющийся разум дочери.

— Держи запястье вот так, твердо, но не скованно, словно рука — молодая ветка ивы. Ай-ай, ну не как нищий, валяющийся у дороги! Касайся бумаги кистью нежно, как птица садится на ветку, а не как палач, отрубающий голову дьяволу! Вот смотри: ты так нарисовала его, что весь храм валится набок. Делай вот так: сначала свет, а потом храм. Видишь? Объединенные вместе, эти знаки превращаются в «известия от богов». Видишь, эти известия всегда приходят сверху. Видишь, насколько логичны и полны смысла китайские слова?

Да, мама была права насчет китайских слов, сейчас Рут готова была с этим согласиться. Или нет?

Она набрала номер доктора. Трубку взяла мед-сестра.

— Здравствуйте, это Рут Янг, дочь Лу Лин Янг. Мы назначены к доктору Хью на четыре часа, на осмотр. Я просто хотела кое-что обсудить… — Рут ощущала себя предательницей и шпионом.

Вернувшись в гостиную, она застала мать за поисками сумочки.

— Нам не нужны там деньги, — сказала Рут. — А если они понадобятся, то я заплачу.

— Нет, не надо платить! Никто не платить! — воскликнула Лу Лин. — В моей сумочке моя карта здоровья. Не покажу карту — доктор выставит счет. А все должно быть бесплатно.

— У них наверняка сохранились записи. Вряд ли им понадобится снова смотреть карточку.

Но Лу Лин продолжала поиски. Вдруг она резко выпрямилась:

— Я знаю. Оставила сумку в доме Гао Лин. Должно быть, она забыла мне сказать.

— А когда ты туда ездила?

— Три дня. В понедельник.

— Сегодня же понедельник.

— Как понедельник? Я ездила три дня назад, не сегодня!

— Ты ездила на БАРТ[7]? — После аварии Лу Лин пользовалась общественным транспортом, если Рут не могла подвезти мать, куда ей было нужно.

— Да, и Гао Лин опоздать меня встретить! Я ждать два часа. И наконец она появиться. А потом обвинить меня, сказать, зачем раньше приехать, ты должна была приехать в одиннадцать. Я говорю, нет, я не говорила, что приехать в одиннадцать. Зачем мне говорить, что я приехать в одиннадцать, если я уже знаю, что приеду в девять? Она делать вид, что я сумасшедшая. Я так злиться!

— Как думаешь, ты могла оставить ее в электричке?

— Что оставить?

— Свою сумку.

— Почему ты всегда встаешь на ее сторону?

— Я не встаю…

— Может, она просто брать мою сумку и мне не говорить. Она всегда хотеть мои вещи. Завидует мне. Маленькой девочкой она хотеть мое платье, моя дыня и все внимание.

Драматические перипетии отношений матери и тетушки напоминали бродвейские пьесы, в которых два главных персонажа выступали во всех ролях: лучших друзей и злейших врагов, соперников и воодушевленных союзников. Между ними был всего лишь год разницы, семьдесят семь и семьдесят шесть лет, и, возможно, это лишь обостряло их соперничество.

Сестры приехали в Америку порознь и вышли замуж за братьев — сыновей бакалейщика. Муж Лу Лин Эдвин Янг учился в медицинском колледже и был «обречен», как говорила Лу Лин, стать умнее и успешнее брата. Большая часть привилегий и внимания семьи были положены к его ногам. Муж Гао Лин Эдмунд Янг учился на дантиста. Его знали как ленивого и беспечного мальчика, которому все время нужны были присмотр и опека старшего брата. Но старший брат, возвращаясь из библиотеки Калифорнийского университета, погиб под колесами автомобиля, виновник этого происшествия скрылся. Рут тогда было всего два года, и ее дядюшка Эдмунд стал настоящим главой семьи, превратившись в уважаемого специалиста и даже в разумного инвестора, удачно вкладывавшего деньги в недорогую недвижимость, которую потом сдавал за небольшую ренту.

В шестидесятых годах, когда бакалейщик с женой покинули этот свет, большая часть их имущества — деньги, дом, магазин, золото, нефриты, фамильные фотографии — ушла Эдмунду. Лу Лин получила небольшую сумму наличными в память о ее недолгом браке с Эдвином.

— Мне дали всего лишь вот столько, — часто рассказывала Лу Лин, сводя большой и указательный пальцы так, словно держала между ними блоху. — И все потому, что ты — не мальчик.

Собрав наследство и многолетние накопления, Лу Лин купила двухэтажный дом на углу Кабрилло и Сорок седьмой, где они с Рут поселились на втором этаже. Гао Лин и Эдмунд переехали в Саратогу, город с домами в стиле ранчо на широких лужайках с изогнутыми бассейнами. Время от времени они предлагали Лу Лин мебель, которую собирались заменить на новую.

— И зачем мне это брать?! — возмущалась она. — Чтобы они меня пожалели? И гордились собой, отдавая мне ненужные вещи?

Годами Лу Лин причитала на китайском:

— Ай-ай, если бы только твой отец был жив, он был бы более успешным, чем твой дядюшка! И даже в этом случае мы не транжирили бы деньги так, как они!