шум в коридоре стих, мальчишка объяснил мне, что облил своего одноклассника из ведра, пока они делали уборку в кабинетах, потому и спрятался. Я вроде даже посмеялась тогда. Потом мальчишка предложил проводить меня до дома, заодно передать что-то от своего брата моей сестре — всё равно, говорит, собирался заскочить. Дальше снова помню только обрывками. Шли недолго, о чём-то болтали, он даже купил мне мороженое, не помню почему. А потом, когда мы оказались совсем недалеко от моего дома, мальчишка спросил о самочувствии моей сестры. И я рассказала ему о том, что пару дней назад я сама отвозила её в больницу, когда ей внезапно стало плохо, о том, что не спала две ночи, просидев у её постели от семи до семи сначала в больнице, потом дома. Может, я потому и расплакалась на самом деле, что устала.

А мальчишка слушал меня, слушал, и смотрел на меня такими глазами, словно я рассказывала ему о чём-то сверхъестественном и необычном. Дальше помню, что он сказал мне что-то о том, что мне нельзя грустить. Помню ещё, что я ляпнула, как мне было одиноко. И потом уже наступил тот второй момент, который я помнила до нельзя ясно.

Он поцеловал меня. Мальчишка, брат которого таскал меня в парки и в кино, заменяя мне отца, поцеловал меня. И мне было как-то странно это осознавать. Смутно помню ощущения, которые в корне отличались от ощущений поцелуя Балерины — не хуже, не лучше, нет. Просто другие.

А ещё помню слова. Которые изменили если не всю мою жизнь, то значительную её часть.

— Ты сильнее, чем думаешь.

Может, мальчишка имел ввиду что-то другое. Может, он вообще ничего не вкладывал в этот поцелуй — просто знал, что кроме него меня некому целовать. Просто знал, что каждая девочка втайне мечтает о чём-то подобном. Но я восприняла всё так, как должна была воспринять.

Я — единственная надежда моей сестры. И мне нельзя позволять себе такую роскошь, как слабость.

Мальчишка окончил школу и уехал куда-то учиться, вскоре за ним уехал и его брат. Я больше толком ничего о них не слышала. Но я благодарна мальчишке за тот день.

С того дня я ни разу не плакала.

12

Приготовления к походу в кино кажутся мне просто волшебными. Сестра крутится возле меня, весёлая, смеётся, выбирает, в чём мне идти. В её глазах искрится жизнь, и это делает меня самой счастливой на свете девочкой.

Она заставляет меня примерять то одно, то другое, пока в итоге не останавливает свой выбор на красивом синем платье длиной чуть выше колена. Платье свободное, лёгкое — олицетворение моей сестры. Мне становится чуть стыдно, будто я её обкрадываю.

Затем она прикладывает к моим ушам самые разные серёжки, выбрав, переключается на подбор браслета. Велит мне надеть её белые балетки вместо моих изношенных старых кедов, и, не слушая возражений, вытаскивает их из коробки, наспех протирает влажной тряпочкой и даёт мне.

— Посмотри на себя, — улыбается, — можем поменять. А то накручу тебя сейчас, не сможешь переодеться.

Я лишь отрицательно мотаю головой в разные стороны — сестре я доверяю. Взятой у Струны плойкой сестра минут за двадцать превращает мои прямые волосы в кудряшки, затем вытаскивает из шкафа пудру и тушь, чуть подкрашивает меня.

— Не чихай, — смеётся сестра, — уже давно пора учиться краситься.

Я про себя думаю, что ненавижу быть девчонкой хотя бы из-за противного запаха пудры и туши, из-за которой ресницы на сто килограммов будто тяжелее стали. Но, в общем, тут же меняю своё мнение, стоит сестре отвести меня к зеркалу.

Увидев своё отражение, я не сумела поверить, что это вообще я — никогда бы и не подумала, что могу быть такой.

— Не могу быть такой красивой, — вслух, зачем-то. Сестра обнимает меня за плечи, целует в макушку.

— Можешь, — говорит, задорно улыбаясь. Нас отвлекает от диалога телефон, к которому сестра бросается тут же.

— Ало, — прижимая белую трубку к уху, произносит она, — да-да, она уже выходит. Только не допоздна, хорошо? И проводи её, будь добр.

Положив трубку, сестра в упор смотрит на меня:

— Только без глупостей.

Я киваю, уверенная, что сейчас она передумает и не пустит меня никуда. Но вопреки моим ожиданиям она лишь громко хохочет, и мне становится хорошо — так, словно весь мир падает к моим ногам.

— Последний штрих! — взмахнув руками, она берёт с полки флакон своих любимых (и единственных) духов и брызгает прямо на меня. Голова вмиг кружиться начинает от сладкого запаха полевых цветов.

— Спасибо, — киваю я, и, взяв куртку, направляюсь было к выходу, но сестра меня останавливает.

— Там не холодно, — говорит она, забирая у меня куртку, — тем более, вы не допоздна.

Я киваю. Беру с пола заранее собранную сумку, и, надев подводную маску, открываю дверь. Уже спускаясь по лестнице я слышу, как сестра говорит:

— Будь осторожна.

Я выныриваю из воды, кричу ей, что буду, машу рукой. Опустившись обратно под воду, к ступеням, я бегу вниз со всех ног. С протяжным скрипом и грохотом открывается подъездная дверь, веет запахом фруктового нектара.

Передо мною стоит Ангел, держащий в руках огромный букет тюльпанов.

* * *

Фильм оказывается до одури глупым и скучным, а вот попкорн — непристойно вкусным, и шутки Ангела веселят больше, чем юмор самого фильма. До конца мы, кстати, так и не досматриваем — я предлагаю Ангелу сбежать к чертям, а он, как ни странно, соглашается.

Сбегаем мы, собственно, не к чертям — заходим в магазин, который находится рядом с кинотеатром.

— Выбирай что хочешь, — говорит, улыбаясь, Ангел. Так просто, будто это всё нормально, будто это всё — в порядке вещей.

А я стою и не знаю, что делать. Как это — что хочу? Вспоминается далёкое детство, когда так говорил отец — у меня, вроде, был день рождения, и мы купили куклу с голубыми волосами. Потом её сломала соседская девочка. Больше кукол у меня не было — разве что те, которыми в детстве играла сестра.

— Ну и чего ты? — положив руки мне на плечи, спрашивает Ангел, — или хочешь всё-всё?

Я быстро мотаю головой в разные стороны — и в итоге срываюсь с места, бегу к большому холодильнику и вытаскиваю огромную бутылку колы. Вроде, литровую.

— Ты серьёзно? — не сдерживаясь, смеётся Ангел, — ты хочешь просто колу?

— Очень, — не вру. Правда же хочется.

То, что я осушила бутылку сама, вряд