– Говорила, – встрепенулась Кася, и глаза ее тут же загорелись. – Они навещают меня постоянно, они…

– Кася, сегодня канун Дзядов. День памяти усопших. Ну, как в деревне. – Магда задумчиво укусила кончик карандаша. – И девочки хотят. Мы хотим…

– Вы хотите, чтобы я?..

– Да. – Магда со вздохом отложила карандаш и закрыла учебник. – Если откажешься – назовут лгуньей. Растеряешься или начнешь нести бессмыслицу – то же самое.

– Тогда все в порядке, – беспечно отозвалась Кася. – Я справлюсь.

Магда ей не поверила. Игры играми, и гадания хороши под Рождество, но было в словах Каси что‑то отталкивающее, неправильное. Как будто она специально пыталась запудрить мозги. И Магду это печалило, ведь раньше за соседкой не водилось ничего подобного.

Когда стемнело и оба обхода остались позади – Душечка приотворила дверь всего‑то на ладонь, посмотрела на лица спящих и бесшумно исчезла, – маленькие часики Каси показали половину двенадцатого. Магда натянула поверх ночной рубашки кофточку и за руку повела соседку в средний дортуар.

Мария, Юлия, Клара и Данута уже были там. Сидели на кроватях парами и перешептывались.

На полу между кроватей белели незажженные свечи и самодельные тарелочки из плотной бумаги. На них лежала всяческая снедь, заветренная, а оттого не слишком аппетитная. Но духам, говорят, все равно.

– Еду надо на подоконник поставить. И свечки зажечь, – командовала Данка.

– А окно открыть, – поддакнула Юлия.

– Вообще‑то, – подала голос Клара, – чтобы по-настоящему, Дзяды надо в часовне справлять, тогда и духи придут.

– Ерунда, это все писатель выдумал. А в деревне ставят на окно, – возразила Юлия.

– Это ты говоришь так, потому что нам в часовню не пробраться – заперто все, – запальчиво возразила Мария. Она встала на колени на кровати и пыталась разглядеть за темным окном очертания капеллы. – А вот в прошлом году в канун Дзядов там в окне свет горел! И тени шатались.

– Врешь!

– Да не вру я, – звенящим голосом возмущалась Мария. – Богом клянусь! Касенька! Кася, хоть ты им скажи, что ничего я не придумываю и духи приходили прошлой осенью!

Кася улыбнулась робко, но совсем не затравленно:

– Духи приходят туда, где их ждут. Даже если ждущий об этом не подозревает.

Мария открыла и закрыла рот, осмысливая сказанное.

Данута фыркнула и передернула плечами:

– Раз ты такая из себя, тебе и распоряжаться.

Кася кивнула и принялась расставлять свечки и угощение. Тарелочки с хлебом, сыром и кусочком мяса отправились на широкий подоконник, покрытый облупленной краской. Вода в стакане должна была заменить вино. По бокам от пиршества мертвых поставили по свече. Створку едва приоткрыли, чтобы порывом ветра не затушило огонь.

Остальные свечи Кася поставила на пол, прилепив их растопленным стеарином. На лица девочек легли широкие мазки оранжевых теней. Огонь подчеркнул скулы и провалы глаз. Смотреть друг на друга стало неприятно, будто все разом нацепили страшные маски.

Кася казалась увлеченной как никогда. Прилепив к паркету последнюю свечу, она уселась прямо на пол, поджав под себя ноги, и протянула руку Магде:

– Садитесь в круг. – Она смотрела снизу вверх. Магда медлила. – Вы сами хотели. Ну же, скоро полночь… Я чувствую, как они приближаются, летят над лесом, над деревней. Шепчут беззвучно, высматривают свечи в темных окнах. Дай мне руку, Магда! – потребовала Кася.

Магдалена порывисто ухватилась за холодные пальцы Каси и опустилась рядом с ней.

Остальные по очереди последовали ее примеру и соединили руки. Круг замкнулся. Ночь стояла лунная, безветренная. Только поскрипывала приотворенная створка, ноябрьский воздух покачивал на ледяных ладонях огоньки свечек.

– Надо было вина достать, – буркнула Юлия.

– Шш, – прервала ее Кася. – Молчите.

Она запрокинула голову, подставив свету свечи горло с бьющейся жилкой. Ее ресницы бросали дрожащие тени на щеки, глаза сумрачно поблескивали.

– Я прочту молитву, а вы подумайте о своих почивших родных, – продолжила она и строго посмотрела на притихших одноклассниц: – И никому не сметь смеяться, иначе они оскорбятся и никогда – слышите? – никогда больше не придут к нам.

Она зашептала что‑то, лишь отдаленно напоминающее привычную молитву. Больше было похоже на свободное изложение поэмы Мицкевича [2] с редкими вставками из Писания. Но девочкам ее таинственный шепот показался достаточно внушительным. Они сосредоточились на том, что Кася велела сделать: вспомнить об умерших предках, к которым и следовало обращаться в ночь Осенних Дзядов.

Магда ясно помнила только бабушку, которая скончалась два года назад. Бабушка была женщиной чопорной, «старой школы», как она сама выражалась. Она дарила Магде кукол, в которых нельзя было играть, и конфеты, которые нельзя было есть.

Приезжая в дом отца, эта рухлядь в страусовых перьях и бриллиантах складывала руки в перчатках на набалдашник трости и подзывала Магду к себе. Потом она хватала ее за подбородок и вертела, поворачивая то одной, то другой стороной к яркому свету. Вывод всегда делала один и тот же.

– Дворняжка, – вздыхала бабушка. – Очаровательная, но все ж таки дворняжка. Нет в ней истинно благородных черт рода Тарновских.

Мама тогда выходила из комнаты и запиралась в спальне, пока бабушка не убиралась восвояси. А Магда сидела под дверью маминого будуара, страстно фантазируя о том, как глянцевый бабушкин «Бугатти» летит вниз с моста. Но та умерла иначе.

Магде не хотелось, чтобы дух бабушки вдруг просочился в окно и снова впился костлявыми пальцами ей в лицо, но память упрямо воскрешала мерзкую старуху в мельчайших подробностях. Девочке уже начало казаться, что она слышит удушливую вонь розового масла, которым покойная мазала одряхлевшую шею и декольте.

Откуда мне обо всем этом знать? О, это тайна. Скажу только, что в искусстве наблюдения мне нет равных.

Через минуту она почувствовала, как Кася тянет ее за руку влево, а Данута – вправо. Их круг покачивался, ладонь в ладони, локоть к локтю. Глаза прикрыты, дыхание ровное, поверхностное. Кася продолжала шептать свой стих-молитву, в ее тоне прорезались новые нотки. Таким голосом длиннокосые девушки из полузатерянных хуторов заклинали иглы от дурных гостей и тряпичных кукол, берегущих дом; заговаривали самый сладкий пряник для возлюбленного и клали его за пазуху. В ее убаюкивающем причитании мешались молитвы и языческие наговоры, древние, как род человеческий. Естественные, как само женское начало. Девочки уже раскачивались в едином ритме, их тела поймали волну, и сердца бились в такт.

Это было так сочно. Никто не смог бы создать подобную живую картину по прихоти, только лицезреть, как она по кусочкам складывается сама. Мне повезло, о, как же мне повезло! К счастью, я умею это ценить.

Кася понизила голос до едва различимого шелеста и завершила свою молитву-призыв.

– Духи здесь, – возвестил мой маленький медиум. По ее нежным щекам сбегали две блестящие дорожки слез.

Наверняка горячих, как живая кровь.

– Мама, папа… – Кася закусила губу. – Благодарю за то, что снова навестили меня. Прошу вас – угощайтесь поминальным ужином. Сегодня я не одна, я с подругами. – Ее речь стала сбивчивей, образ вещуньи рушился. Девочки заморгали, но рук не расцепили. – И у них есть свои гости и вопросы к ним. А с вами мы поговорим в другой вечер, – совсем уж бестолково заключила она.

Пансионерки переглянулись.

– Мария. – Кася повернулась к однокласснице. – Кого ты звала?

– Я? – вскинулась Мария. – Я звала… дедушку. Он давно умер.

– Он здесь, – серьезно ответила Кася. – Высокий, седой и совсем не толстый.

– Это он,